Уже несколько лет прокурор Виппер замечал, что утром, когда он садился в фаэтон, и вечером, когда возвращался с судебного заседания, на глаза ему попадается одна и та же женщина. Где-то прокурор уже видел эту женщину, но не мог вспомнить — где и когда.
Отъезжая, от повернул голову назад, долго и упорно смотрел туда, где на тротуаре, недалеко от гостиницы «Франсуа», остановилась женщина.
«Что ей от меня нужно?» — подумал в это утро прокурор и снова обернулся, но успел увидеть только сиреневый шарф на голове женщины. Концы шарфа развевались на ветру, издали они казались крыльями, которые могут унести женщину куда-то далеко…
А вечером, когда он отпирал дверь своего номера, он вдруг снова увидел подле себя ту же женщину.
— Разрешите, господин Виппер, войти к вам.
— Прошу вас.
Не успел прокурор оглянуться, как женщина оказалась в его номере, она протянула ему руку и с удивлением спросила:
— Вы не узнаете меня?
Виппер вгляделся в ее лицо, несколько секунд раздумывал, затем неуверенно произнес:
— Узнаю… и не узнаю…
И тут он вспомнил о множестве писем, полученных им из Германии. Сегодня он получил письмо из Касселя от полковника Оберста Гельвига, в которое была вложена вырезка из газеты с весьма резкой заметкой «Размышления о киевском процессе», в которой упоминалось и о существовании ритуальной версии.
— О чем вы задумались, господин Виппер?
Услышав голос женщины, прокурор как бы оглянулся:
— Я? О вас, мадам. Где я вас видел?
Лишь теперь посетительница стянула лайковую перчатку и улыбаясь ответила:
— Этим летом в Петербурге, у вас в доме по Итальянской улице…
— Ах да… вспоминаю…
— Очень хорошо. Так вот, господин Виппер, или, как называют вас русские, Оскар Юрьевич. Местный немецкий консул Эрих Геринг просил меня передать вам вот что: получено письмо от нашего кайзера Вильгельма Второго, в котором говорится, что ваше поведение на процессе… — Сердитый и тяжелый взгляд Виппера прервал монолог женщины, она остановилась, но лишь на несколько секунд, и снова продолжала: — …Что вы слишком благосклонны, что нет у вас немецкой строгости и глубины. Вас предупреждали: необходимо по возможности осложнить дело. — Женщина прервала свою речь, но не отвела красивых, будто искушающих глаз от прокурорского лица.
А он в те мгновения?
Настоящий шторм чувств и мыслей пронесся в его мозгу. Ему хотят диктовать? Ему, знаменитому прокурору Петербургской судебной палаты, можно даже сказать — представителю министерских кругов, хотят… Но гостья прервала его мысли, повелительным, властным голосом спросила:
— О чем вы теперь думаете, господин Виппер?
— О чем? — вырвалось у него.
— Да, о чем, господин прокурор? Почему вы молчите?
— Скажите откровенно, что вам угодно, мадам? — его голос несколько окреп.
— Господин консул хочет напомнить вам, что ваш дед, ваш отец — были немцами и что вы… тоже немец.
— Помню, мадам.
— Господин консул просил также напомнить, что ваш отец, проживая в Российской империи, всегда честно служил немецкому монарху и нашему отечеству и что вы не должны изменять заповедям вашего отца и…
Петербургский прокурор поднял руку, давая понять, что не хочет больше разговаривать на эту тему.
— Так что? — молодая дама нежно склонила голову. — Мне можно передать господину консулу, что вы не забыли о вашем происхождении и о вашем долге?
Ничего не ответив, Виппер подошел к письменному столу, вынул из ящика пачку дамских папирос и предложил своей собеседнице:
— Вы курите?
— Нет. Какой же ответ мне передать господину консулу?
Виппер закурил, глубоко затянулся и склонил голову.
— До свидания, господин Виппер.
— До свидания, мадам.
Трудно сказать, выполнил ли прокурор Оскар Юрьевич Виппер то, в чем был так заинтересован немецкий кайзер Вильгельм Второй. Прокурор, несомненно, сделал все, чтобы как можно сильнее запутать дело Бейлиса — это было видно по тем сложным казуистическим вопросам, которые он задавал или пытался задавать свидетелям и экспертам. Но защита в лице опытнейших адвокатов искусно отводила выпады прокурора и каждый раз любыми способами тушила огонь, который Виппер хотел раздуть. Журналисты и газетчики не раз описывали в своих отчетах и репортажах, как гордый Виппер после таких словесных состязаний с защитниками оставался стоять у своей кафедры бледный и опустошенный, как он без конца пил из графина воду, утоляя жажду. Его потухшие глаза за стеклами пенсне выглядели тогда растерянными и жалкими, а сухое лицо становилось болезненно желтым. Даже присланные из Петербурга чиновники полицейского департамента в своих рапортах Министерству внутренних дел отмечали необыкновенную нервозность Виппера. Однажды они даже сообщили, что господин прокурор от злости и беспомощности скрежетал зубами.