— Не трогай его… — подошел ближе другой присяжный, худой, с блестящими черными волосами и бородой, как у Христа. — Видишь ведь, он разговаривает с богом, — и обиженно посмотрел на старшину.
В это время Михайло поднялся с пола, встал на дрожащие ноги, качнулся и воскликнул:
— Нет, не виновен!
— Могу я так записать? — уже мягче проговорил старшина, поглядывая на присяжных.
— Запиши, запиши: не виновен… — прозвенело несколько голосов.
Чернявый подошел к подоконнику, схватил оттуда круглый хлеб, положил его на край круглого стола, крепко зажмурил глаза и начал ходить вокруг стола. Про себя он решил: если после семи кругов он с закрытыми глазами попадет в хлебину, значит, Бейлис виновен. А если не попадет, тогда не виновен.
Все крестьяне-присяжные, особенно рыжий, с напряжением следили, как он, словно заколдованный, кружил с закрытыми глазами, считая круги и шепча что-то бледными губами. Он протянутыми руками щупал вокруг себя воздух, боясь дотронуться до края стола. В тишине все вокруг него затаили дыхание и видели, как вдруг жилистая натруженная рука его бессильно опустилась на голый стол, и этот тощий человек издал ликующий вопль:
— Не виновен! Сам бог за Менделя! Не виновен!
Тощий крестьянин подскочил к старшине и закричал:
— Запиши: не виновен!
В это мгновение извозчик Сосницкий потряс чернявого за плечи:
— Что ты болтаешь и кричишь — не виновен! Он виновен!
Присяжный оттолкнул его и крикнул:
— Заберите от меня этого черносотенца…
Сосницкий намеревался замахнуться и ударить чернявого, но тут вмешался по-городскому одетый низкорослый человек с пышными усами, бывший крестьянин, служивший теперь контролером в городском трамвае. Большими длинными и сильными руками он отбросил в угол извозчика и сказал:
— Андрей Григорьевич, зачем гаданье, не бабы! И без твоих хлебов ясно, что Бейлис не виновен. Разве не понятно? Старшина, запиши и мой ответ: не виновен! — произнес он твердо.
И эти слова прозвучали так сильно, что старшина даже возразить не смог.
— Хорошо, Иван Алексеевич, записал, — покорно ответил он.
Вслед за Иваном Алексеевичем отозвались другие присяжные:
— Запишите: не виновен!
— И меня тоже: не виновен!
Весы Менделя Бейлиса качнулись в сторону жизни…
Присяжные во главе со старшиной вышли в зал, ожидающий приговора.
После того как старшина присяжных объявил: «Не виновен!» — председатель Болдырев обратился к Бейлису:
— Вы свободны и можете занять место среди публики.
Бледный, испуганно-возбужденный, с дрожащими руками и подкашивавшимися ногами, человек с черной бородой бессильно упал на скамью. Вокруг него была пустота…
Впереди прояснялся для него новый мир, совершенно новый…
На площади у здания суда все взоры присутствующих были устремлены на ступеньки, ведущие в суд. Каждый раз распространялся какой-нибудь слух: присяжные уже вышли из своей комнаты и прочитали перед судом ожидаемую весть. Или: объявление приговора затягивается, потому что приговор тяжелый, обвинительный — Бейлис осужден на вечную каторгу.
В такой толпе Липа Поделко был так же заметен, как иголка в стоге сена. Он хотел найти внука и от него узнать что-нибудь о Бейлисе.
Липа Поделко видел уже Бейлиса закованным в цепи, в серой арестантской одежде. Плачущими, печальными глазами он как бы спрашивал: «Почему жребий пал на меня, а не на тебя, Липа? И ты ведь мог быть на моем месте, или мой сосед Симха, который вьет веревки, или столяр Зайвл, портной Хаим — покорно-надломленные и безвинно забытые шагали бы, точно как я, в арестантских одежках царской законности, склонив головы, с ранеными сердцами шагали бы на погибель и страдания».
«Крепитесь, Бейлис, — шептал Липа Поделко, — если хотите, я надену ваши одежки, а вы останетесь здесь, на моем месте, и смотрите, глядите и слушайте, как „союзники“, голубевские ребята, бегают запыхавшись и кричат: „Бейлиса осудили на вечную каторгу… Нет, смертный приговор через повешение. Вот здесь, возле памятника Богдану, поставят виселицу для него…“»
Давно наступил вечер, он принес с собою мерцающие звезды на небе и свежий ветерок с Днепра, долетающий даже сюда, к зданию суда, и на улицы, спускающиеся к Крещатику, к городской думе. Ветерок разносил по дворам и большим домам необычайный страх и тревогу, которые могут разыграться, чуть только из здания суда вылетит страшная весть… Но эта страшная, темная весть не пришла.
На возвышении у подъезда здания суда, куда были обращены взоры тысяч людей, находившихся на Софиевской площади, показался защитник Бейлиса Зарудный. Он поднял руки и воскликнул: