— Бейлис освобожден!
Словно ракета, это известие взлетело вверх и начало передаваться из уст в уста:
— Освободили, оправдали Бейлиса!
Жестянщику Липе Поделко вдруг показалось, что вечерние синие сумерки превратились в яркий дневной свет, а темное небо отступило перед солнечными лучами, светившими вместе со звездами; ему показалось, что взошло солнце, стало светло во всех уголках, и все стоявшие здесь услышали радостную весть:
— Бейлис освобожден!
И эта радостная весть разнеслась, казалось, по всему свету…
Слегка отдохнув, Короленко вышел на балкон второго этажа гостиницы. В сумеречном движении на улице он почувствовал не совсем обычный ритм и такое оживление, какого он не замечал за все свое пребывание в Киеве. В необычном движении писатель увидал что-то совсем небывалое и в высшей степени многозначительное.
— Алло, алло! — закричал Короленко, увидев возле гостиницы Ходошева, и замахал рукой. Но, поняв, что журналист спешит к нему, Короленко быстро, совсем по-юношески, вбежал в комнату, выскочил в коридор и по лестнице спустился навстречу Ходошеву.
Запыхавшийся молодой человек произнес одно только слово:
— Освобожден!
У старого писателя лицо засветилось, глаза увлажнились.
— Народ мой не осрамил нас, — сказал он и, выдержав паузу, добавил: — Понимаете, молодой человек, что значит совесть?..
Жена и дочь тоже бежали ему навстречу.
— Поздравляю! — кричали они одновременно, обнимая Короленко.
Потом все поднялись по лестнице в номер, Короленко достал бутылку с вином, налил каждому по рюмке и предложил:
— Давайте выпьем за торжество светлой совести!..
Выпив и поставив рюмку на стол, Короленко подошел к журналисту, положил ему руки на плечи и, глядя прямо в глаза, радостно сказал:
— Такие минуты не забываются!..
Эпилог
Эстер сидела и плакала.
— Чего же ты плачешь? Папа ведь уже дома, — сказал старший мальчик.
Бейлис был занят с гостями, пришедшими поздравить его… Все же он выбрался из дружеского круга и быстро подошел к жене:
— Почему плачешь? Я ведь уже с вами, дома.
Но она не переставала плакать, плечи у нее дрожали, она всхлипывала.
— Перестань, Эстер. Успокойся. Теперь незачем уже плакать.
А она все плакала. Веки ее покраснели и разбухли.
Пришедшие соседи, родственники, знакомые — все с удивлением смотрели на Эстер: почему она плачет, ведь ей нужно радоваться, этой настрадавшейся, так быстро состарившейся женщине!
От радости плачет Эстер. Никак не укладывается в ее голове, что Мендель ее здесь, свободен.
Зашел священник, в длинной, до самых пят, рясе, — через многочисленных гостей пробирался к Бейлису. Этот человек с большими бровями на широком лице хотел что-то сказать, губы его сложились в трубочку.
— Мендель… — в конце концов заговорил священник, — прости нас. Мы перед тобою провинились…
— В чем провинились, батюшка? — удивленно спросил Бейлис. — О чем вы говорите?
— Перед тобою. Ты безвинно страдал, а мы плохо заступались за тебя. Да, да.
— Все уже в прошлом, батюшка.
— Да… — Он схватил руку Бейлиса и поцеловал, быстро повернулся и направился к выходу.
Находившиеся в комнате люди смотрели ему вслед. Одна женщина перекрестилась.
— Видели глаза батюшки? — сказала она. — Как у Иисуса. Добрые, всепрощающие.
Сюда, в тесный дом, непрестанно входили люди, приносили с улицы лучи солнца, дуновение ветра…
Пробрался сюда и Липа Поделко, наряженный в праздничный сюртук. Он пробрался к Бейлису, встал, рукой распушил бороду и усы и долго, пристально смотрел на него.
— Я хотел поглядеть на вас, реб Мендель, — сказал Липа, — и сказать вам: благословен будь тот, кто освобождает арестантов…
— Кто вы такой? — спросил Бейлис.
— Такой же еврей, как и вы.
— Как и я?
— Да, точно такой. Будьте же освобождены от своеволия и страха… — Липа повернулся и пошел прочь уверенным размашистым шагом.
А потом пришли Настя Шишова, Петр Костенко и Тимка Вайс. Эстер Бейлис сразу узнала Костенко и Вайса и, вытирая заплаканные глаза, прошептала мужу на ухо:
— Мендель, это те, которые приходили к нам зимой… Вчера я тебе о них рассказывала.
— Понимаю… — Бейлис смотрел на рабочих, словно он раньше где-то видел их.
— Вы знаете нас, господин Бейлис? — спросил Костенко.