— Толя, сын мой… Да что это с ним творится в последнее время! Вот несчастье! Ты, Леонтий, уж прости его, не сердись! Он, видимо, нездоров, — причитала мать.
Леонтий Иванович недоумевающе смотрел на них.
— Толя не в себе, Леонтий… Надо бы посоветоваться с врачом. Настюша, сделай одолжение, вызови врача. — Заметив, что дочь и не собирается выполнить ее просьбу, Серафима Гавриловна вдруг прикрикнула на горничную: — Чего стоишь как мертвая! Позови скорей доктора Бронштейна.
— Не нужны мне евреи-врачи! Они зарезали Андрюшу Ющинского… — зарыдал вдруг Анатолий, обдавая всех запахом спиритуозного дыхания.
— Глядите-ка, расплакался, до чего милосердная душа!.. Зарезали Ющинского… — глядя в упор на брата, проговорила Настя. — Понимаешь, папа, чуть только студенты или рабочие слегка подымут головы, так голубевы и компания начинают обвинять евреев во всех смертных грехах — знайте, мол, где все зло зарыто…
— Слышите, о чем говорит крамольница? — Анатолий ударил кулаком по столу и заорал во весь голос: — Замолчи! Твои слова — прямая защита евреев и всех агитаторов!
— Пойди же, — вновь обратилась мать к горничной, — позови доктора.
— Не желаю доктора! Не нужен он мне! — вопил Анатолий.
— Тут нужен психиатр, а не терапевт… — заметил Леонтий Иванович.
— Я вовсе не сумасшедший, отец. Да будет тебе известно, что твоя дочь открыто флиртует с хохлом, у которого есть законная жена и ребенок. Ты не имеешь права прощать ей это…
Леонтий Иванович сидел неподвижно. Взгляд его без очков казался каким-то особенно растерянным. Он только пожал плечами и пробормотал в полном смятении:
— Что творится у меня в доме — ничего нельзя понять!
Сложив руки на груди, Настя с омерзением смотрела на Анатолия.
— С тех пор как вернулась эта крамольница, в нашем доме все пошло вверх дном, — не унимался Анатолий. — Скажи ей, отец, ведь ты за справедливость и законность, почему же прощаешь ей откровенный разврат?
— Это правда?.. — нерешительно спросила мать, глядя дочери прямо в лицо.
— Хулиган! — сквозь зубы прошептала Настя.
Отец беспомощно посмотрел на детей, перевел взгляд на жену. Характер сына ему хорошо известен, но то, что он услышал о Насте, для него, нравственно чистого человека, казалось громом среди ясного неба. Неужели Настя действительно опозорила его семью?
— Это верно, что он говорит?
— Ложь! — спокойно и твердо ответила Настя, глядя в глаза отцу.
Леонтий Иванович повернулся к сыну. Отцовские глаза, всегда такие добрые и нежные, теперь выражали страдание и смятение. Казалось, вот-вот — и Леонтий Иванович вспыхнет и обрушит свой гнев на стоявшего перед ним долговязого телепня.
Анатолий продолжал неистовствовать. Стремглав бросился он в комнату сестры, и, раскидав ее постель, извлек из-под изголовья небольшую книгу.
— Гляди, папа! — крикнул он торжествующе. — Она читает запрещенное издание «Кобзаря». Вот что приносит она в наш дом!..
— Тарас Шевченко, — вздохнула с облегчением мать, увидев обложку.
Настя подбежала к брату, ловко выхватила у него книгу из рук и наотмашь ударила его по лицу.
— Вот тебе, черносотенец! — крикнула она, вне себя от возмущения.
Опешивший Анатолий схватился за пылающую щеку.
— Боже мой! — вырвалось у Серафимы Гавриловны.
Леонтий Иванович промолчал, втайне он гордился своей дочерью.
В одну из апрельских ночей жена прокурора Киевской судебной палаты почувствовала себя плохо. После своего назначения на эту ответственную должность Георгий Гаврилович до того увлекся срочными делами, что совсем забыл о жене. Сидя за столом в своем кабинете, он внимательно изучал величайшей важности документы. Неожиданно в дверь постучали, вошла горничная.
— Что случилось? — спросил Чаплинский.
— Барыне плохо, — сказала горничная и убежала.
Не хотелось прокурору отрываться от занятий, но что поделаешь! И он порывисто поднялся и поспешил в спальню.
Возле жены стояла горничная с ложкой в руке. Он услышал взволнованные слова:
— Выпейте, барыня, вам сразу полегчает. Доктор велел.
Больная покорно проглотила лекарство, положила голову на высоко взбитую подушку и сквозь полузакрытые веки посмотрела в сторону вошедшего мужа.
Георгию Гавриловичу казалось, что взгляд жены проникнут укором, и он невольно почувствовал себя виноватым. Прокурор действительно в последнее время почти не общался со своей красавицей женой. Посмотрев теперь на нее, слабую и томную, он заметил коричневатые пятна на лице и одутловатость, характерную для беременных.