— Может быть, вызвать акушера? — спросил он.
Жена слегка пошевелила головой: пока не надо…
— Ты совсем забыл меня… — после небольшой паузы сказала она.
Нет, он о ней не забыл. Хотя в последние дни действительно с головой ушел в одно чрезвычайной важности дело; обстоятельства вынуждают его к крайней сосредоточенности и самоуглублению. Прокурору очень хотелось поведать спутнице своей жизни, перед какими испытаниями поставила его судьба, но поймет ли она его? Жизнь только однажды предоставляет человеку возможность взлета… И эта возможность связана с событиями большого значения. Всякий взлет всегда таит в себе опасность, которую необходимо вовремя заметить и преодолеть. Взлет и падение всегда рядом, поэтому нужно быть начеку, смотреть в оба, тем более когда речь идет…
Но ничего этого он не сказал жене, только поцеловал ее влажный лоб и, пожелав спокойной ночи, удалился к себе.
Вчитываясь в лежащие перед ним книги и брошюры, прокурор хотел постичь истину. В голове все мешалось, словно в тумане. Всплывали картины далекого детства: нелегкие годы учения у католика-иезуита — мрачного, двуличного человека с отталкивающей внешностью. Картины эти и поныне давят его сознание. Недавние встречи со студентом Голубевым возродили в памяти дни, проведенные у иезуита. Чаплинскому порою казалось, что свое будущее он должен строить на том, что посеял в его душе этот темный человек, и лишь только тогда он с помощью таких, как Голубев, сможет совершить свой взлет…
Пододвинув ближе массивную настольную лампу, Чаплинский читал: «…Укажем на сочинения некоторых крещеных евреев. В 1614 году крещеный еврей Бренн написал книгу, в которой доказывает, что при тяжелых родах еврейки употребляют христианскую кровь. Подобное мнение поддерживает иезуит Радегис и добавляет при этом, что еврейкам необходима христианская кровь при всяких родах. Венгр Бонифатий утверждает, что у евреев не только женщины, но и мужчины подвержены периодическим менструациям и они лечат себя христианской кровью. В Торнау в 1494 году…»
Чаплинскому стало не по себе. Он поднялся, прошелся по кабинету, достал коробку папирос — курил он очень редко — и, закурив, вдохнул всей грудью горьковатый дым. Потом прокурор отворил окно и выбросил окурок. Однообразный монотонный звук долетал до его слуха, где-то капля долбила камень.
Наслаждаясь апрельской прохладой, врывавшейся в распахнутое окно, Чаплинский подумал, что неплохо было бы проведать жену, но тут же раздумал. У него столько дел, а главное — он еще не решил, что будет говорить архимандриту Киево-Печерской лавры отцу Евстафию, с которым собирался встретиться завтра. К тому же в конце дня предстоит беседа с профессором Киевского университета Оболонским и с прозектором Туфановым… Завтра тяжелый день, а он еще не отдыхал, и сон бежит от него…
Вынув из ящика небольшое зеркальце, он посмотрелся в него. Под глазами темные набухшие мешки… Обычно строгое лицо показалось ему каким-то одутловатым и помятым. «Оттого что мало сплю», — решил Чаплинский. Быстро раздевшись и потушив лампу, он лег на диван. В дремоте ему привиделось, что жена рожает, зовет его, простирая к нему руки, а он грубо отстраняет ее, продолжая копаться в материалах о кровавом средневековье…
Чаплинский тяжело перевернулся на другой бок. Несмотря на калейдоскоп сновидений, он проснулся свежим и обновленным. Еще не умывшись, заглянул к супруге. Она улыбнулась и мягко спросила:
— Как тебе спалось?
— Это я у тебя должен осведомиться, моя дорогая…
Она не дала ему договорить:
— Я вижу, ты так озабочен… — И после маленькой паузы: — И так занят срочной работой.
— Ты даже не представляешь себе!
— А что, собственно, случилось? — жена удивленно раскрыла глаза и добавила: — Если это, конечно, не секрет, господин прокурор…
— Загадочное убийство, дело запутанное… Тебе о таких вещах думать теперь ни к чему.
Женщина протянула обнаженную до плеча руку, ухватила мужа за пальцы, мягко сжала их и сказала непринужденно и легко:
— Распутаешь, господин прокурор, уверена, что распутаешь!
— Бог знает… — вздохнул он.
Приподнявшись на постели, она ободряюще улыбнулась.
— Я в этом не сомневаюсь…
Чаплинский благодарно наклонил голову, поцеловал жену в лоб и решительно вышел из комнаты.
На столе в своем служебном кабинете прокурор увидел записку, в которой сообщалось, что отец Евстафий прибудет к десяти часам утра. Чаплинский предполагал до его прихода поговорить с Голубевым, да, видимо, уже не хватит времени.