Остолбеневший от неожиданности следователь не сразу призвал студента к порядку. Вспомнив, с кем он имеет дело, Фененко соображал, какие лучше принять меры.
Лишь через несколько минут, дав представителю прессы и общественной совести пошуметь и покричать, Фененко встал и, отчеканивая каждое слово, спросил:
— Кто разрешил вам войти во время исполнения моих служебных обязанностей?
— Кто? Совесть и благородство русских людей, которых я представляю в западном крае — в древнем городе Киеве. Вы все играете в прятки, властью ваших мундиров укрываете подлинных преступников — евреев. Пойдемте, — схватил он Веру Чеберяк за руку. — Я выведу вас…
— Вы не сделаете отсюда ни шагу! — решительно крикнул Фененко. — Никто вам этого не позволит! — При этом он встал между Чеберяк и Голубевым. — А вы, молодой человек, ответите за ваше самоуправство.
— Я покажу вам, кто здесь настоящий хозяин! — закричал Голубев, выбегая из кабинета.
Следователь вызвал часового и приказал отвести арестованную в камеру.
На следующий день следователь Фененко получил указание от прокурора Киевской палаты Чаплинского немедленно освободить из-под стражи Веру Владимировну Чеберяк как арестованную по ошибке на основании непроверенных данных.
В начале июля 1911 года в газете «Русское знамя» появилась статья, очень резкая по своему характеру. Автор статьи требовал от следователя, ведущего дело об убийстве Андрюши Ющинского, повнимательнее прислушаться к голосам русских патриотов. Далее автор негодовал, что министр юстиции не проявляет должного интереса к происходящим событиям, оставаясь в стороне… Личное вмешательство министра юстиции просто необходимо, чтобы заставить следователя и прокуратуру действовать, действовать…
Министру юстиции принесли газеты «Русское знамя» вместе с «Земщиной», «Речью» и другими. Подавая газеты, секретарь обратил внимание министра на статью в «Русском знамени».
Всегда внешне спокойный Иван Григорьевич Щегловитов и сейчас ничем не выдал, что какая-то заметка в газете способна вывести его из душевного равновесия. Прочитав статью, министр машинально пригладил волосы, затем поручил секретарю составить телеграмму на имя прокурора Киевской судебной палаты Чаплинского, в которой просил немедленно сообщить ему о ходе следствия по делу об убийстве Ющинского. Подумав, министр распорядился обозначить в телеграмме, что ответ надлежит адресовать не в Петербург, в Министерство юстиции, а в Черниговскую губернию, в имение министра «Кочеты», куда он уезжает на отдых.
Отдав подполковнику Кулябко распоряжение об аресте приказчика Бейлиса, Чаплинский принял решение лично выехать в «Кочеты» для доклада министру юстиции об осложнениях, возникших в ходе следствия.
Следователь по особо важным делам Фененко категорически отказался принять ту версию преступления, которая только и может быть приемлема в данных условиях. Даже Кулябко вначале не давал согласия на арест «человека с черной бородой», требуя оснований, а следователь никаких оснований не находил. Чаплинский же настаивал на немедленном аресте Бейлиса, пользуясь лишь свидетельскими показаниями. Большая беда будет, если обвиняемый скроется во время следствия…
Прокурор разъяснил подполковнику Кулябко, что в особых случаях можно допустить и более широкое толкование закона. Это тем более простительно, если речь идет о безопасности государя императора: вскоре его величество с августейшей семьей прибудет в Киев, а посему надлежит изолировать наиболее подозрительных лиц…
Тут уж подполковник Кулябко не мог противиться прокурорским доводам. Бдительность и еще раз бдительность! Чрезвычайные полномочия, которыми наделялся подполковник в связи с необходимостью охраны августейшей особы.
— Прекрасно! — произнес Чаплинский; настроение у него поднялось. Он спросил у подполковника, какой дорогой удобнее добраться до имения министра юстиции.
Кулябко хорошо знал, где находятся «Кочеты», ему не раз приходилось по служебным делам бывать в тех местах. Он назвал железнодорожную станцию, от которой до имения «Кочеты» рукой подать…
Вот уже несколько недель, как в доме Бейлиса царило смятение. Да и как могло быть иначе, если на улице Бейлису буквально не давали прохода. Как только он появлялся на Верхне-Юрковской, из открытых окон раздавались испуганные восклицания матерей: