Но вот Щегловитов и Чаплинский усаживаются в дрожки, которые отвезут их в «Кочеты». Кучер трогает с места.
В дороге оба молчали, каждый думал о своем.
«И этот Брандорф, — рассуждал министр юстиции, — явно из немцев… Очевидно, способен натворить немало зла своим языком. Очевидно, его следует поскорее убрать». Министр хотел поделиться своими мыслями с Чаплинским и повернулся в его сторону. В наступивших сумерках казалось, будто Чаплинский задремал, так неподвижно он сидел.
У пылающего горизонта солнце боролось с надвигающейся темнотой, все вокруг было уже окутано коричневатой дымкой; все ниже и ниже стлалась она по вспаханной земле.
Почти бесшумно скользил экипаж по наезженной дороге, лишь кучер будоражил дремавшую ширь звонкими выкриками. Ехали они быстро, обоюдное их желание сводилось к одному: как можно скорее добраться до уютного имения «Кочеты».
Въехали во двор. Лакей встретил хозяина и его гостя. Оба молча сошли с экипажа, Щегловитов пропустил Чаплинского вперед.
В доме было много света — горели настольные лампы, люстры под потолком. В комнате, куда вошли приехавшие, огромная настольная лампа стояла на столе.
— Садитесь, — обратился Щегловитов к гостю. Он сразу же снял пиджак и предложил Чаплинскому последовать его примеру. — Такую духоту выносить невозможно.
Привычным жестом хозяин дома распахнул окно, и в комнату ворвалась волна свежего воздуха. Пламя в лампе дрогнуло.
— Рассказывайте, — услышал Чаплинский твердый голос, совсем непохожий на сдержанные, даже заискивающие интонации, которые слышались в беседе с вдовой-генеральшей. Выглядел теперь Щегловитов официально-строгим и властным.
Чаплинский коротко доложил о распоряжении, отданном им подполковнику Кулябко насчет Бейлиса.
— А какие основания? — спросил министр.
Прокурор несколько замялся.
— Видите ли, ваше высокопревосходительство имеются свидетели — несколько ненадежные, к сожалению, — показания их противоречивы и путаны, однако в ближайшее время основание для обвинения будет подготовлено и мотивировано должным образом. Пока же в целях государственной безопасности…
Чаплинский по выражению министра уловил его недовольство.
— Вы, следовательно, до сих пор не смогли растолковать лицам, осуществляющим дознание, и всем другим, так или иначе связанным с этим делом, что вопрос об убийстве христианского ребенка лежит на совести всей России…
Прокурор чувствовал себя так, будто это он совершил преступление, будто на нем лежит тягчайшее обвинение. Чаплинский понимал, чего хочет от него Щегловитов, но пока что не торопился высказывать все свои соображения. Щегловитов нервничал. Лучше не испытывать терпение министра, подумал Чаплинский.
— Ваше высокопревосходительство, — сказал он, — студент Голубев сообщил мне, что был у вас…
— Был. — Щегловитов ждал, что дальше скажет Чаплинский.
А прокурор все еще не знал, как лучше и удачнее повести разговор. Он не отрывал глаз от сурового лица своего начальника. И тут услышал:
— Я сказал, Георгий Гаврилович, «был»… Вам надлежит держать тесную связь с этой организацией…
— Да, да, конечно, — поспешил согласиться Чаплинский.
— …и меньше прислушиваться к ламентациям либеральных газет. Гессены и Милюковы могут сколько угодно вопить в своих органах, ваше дело поменьше обращать на них внимания.
— Да, да, ваше высокопревосходительство… верно! — едва успевал подхватывать прокурор.
— Законы пишем мы, мы создаем их, а не газеты… — сделав ударение на слове «мы», твердо заявил Щегловитов.
И после небольшой паузы продолжил:
— Должен доверить вам, Георгий Гаврилович, один секрет: киевским делом заинтересовался сам его величество государь император…
— Знаю, знаю, Иван Григорьевич.
— Знаете? Откуда это может быть вам известно? Кто мог это вам сообщить, если, кроме меня, никто этого не знает?
Чаплинский побледнел. Видимо, он как-то неудачно выразился…
— Сказав «знаю», ваше высокопревосходительство, я имел в виду, что мне понятна заинтересованность его императорского величества этим делом… — Чаплинский попытался исправить положение. — Оно затрагивает интересы государства.
— Тогда слушайте, господин прокурор: нам необходимо дать беспощадную отповедь всем тем, кто пытается поднять в Государственной думе вопрос о расширении черты оседлости еврейского населения.
Чаплинский слушал министра, подобострастно заглядывая ему в лицо.