— Вы меня поняли, Георгий Гаврилович?
— Разумеется, ваше высокопревосходительство. — И тут Чаплинский решился задать вопрос: — А чем можно объяснить позицию, занятую газетой «Киевлянин», ваше высокопревосходительство? Как вы считаете?
Министр развел руками: этого он не знал.
— Наша, русская газета — и… так фальшивит. Нет здесь ритуала… Кто бы мог ожидать? — продолжал Чаплинский.
— Да, такая позиция непонятна. Пока… — Министр пригладил волосы и многозначительно улыбнулся: — Дескать, стыдно им за русский народ, за двадцатый век… людоедство в России… А может быть, правильно поговаривают — будто редакция «Киевлянина» получила крупный куш от еврейских организаций? Кагал на все способен. Не забывайте, что они всемирная организация: у нас в России — барон Гинзбург, Поляков, Высоцкий, Бродский, а за границей — барон Ротшильд… Кто знает?
— О чем вы говорите, Иван Григорьевич? Дмитрий Иванович Пихно, редактор «Киевлянина», не такой человек, чтобы его можно было подкупить…
— Георгий Гаврилович, презренный металл — это сила! — Министр многозначительно поднял указательный палец: — Масонские общества, или «масонские ложи», имеют огромные возможности, а люди падки на золото. Так что ваш Пихно…
Теперь прокурор даже и мысленно уже не мог противостоять господину министру. Желая доказать свою верность и преданность делу, в котором заинтересована вся Россия, прокурор достал из кармана пиджака карандаш и протянул руку к лежавшему на столе блокноту в тяжелом переплете с четырьмя треугольниками по углам. Торопливо набросал короткую шифрованную депешу «Арестован ли Мендель?», показал текст Щегловитову и попросил срочно послать человека на станцию для отправки депеши.
Щегловитов позвонил, передал вошедшему камердинеру бумагу и распорядился отправить ее немедленно.
На этом беседа закончилась. Они разошлись по своим комнатам, и вскоре летнюю резиденцию министра юстиции окутали покой и тишина.
Наутро в приемной на столе уже лежала телеграмма, полученная на имя Чаплинского: «Мендель арестован порядке охраны государственных интересов».
Исай Ходошев предложил взять интервью у прокурора Чаплинского, но отнюдь не все члены редакции «Киевской мысли» одобрили эту затею. И хотя знали, что Исай способен проломить глухую стену, не верилось, что Чаплинский примет репортера. Да он и на порог не пустит представителя либерально-буржуазной газеты, убеждали Ходошева коллеги.
Идею Ходошева прежде всего высмеял публицист Лиров, известный своей желчностью: если паче чаяния разговор все же состоится, пусть представитель газеты «Киевская мысль» передаст прокурору, что он, Лиров, собирается писать статью о столпах русской адвокатуры. «Скажите Чаплинскому, — говорил Лиров, — что в связи с предстоящим процессом по поводу убийства Ющинского имя грозного прокурора будет записано в анналах истории человеческого рода».
Всеволод Чаговец, фельетонист газеты, человек с широким кругозором, просил передать привет известному прокурору. Он раскурил одну из своих многочисленных трубок и, насмешливо поблескивая зоркими глазами, сказал:
— О, сей прославит Киевскую судебную палату!
В адрес самого Ходошева Чаговец отпустил довольно злую остроту, которую тому пришлось проглотить. И даже когда за карандаш и бумагу схватился карикатурист, молодой сотрудник газеты, Ходошев не обиделся. Рисунок ходил по рукам — Ходошев сидел перед облаченным в прокурорскую мантию Чаплинским с подобострастным, покорным лицом. Пусть коллеги глумятся над ним сколько угодно, а он таки своего добьется! Материал, вполне возможно, в печати использовать не удастся, но интервью Ходошев запишет!
Постоянно сотрудничая в газете «Киевская мысль», Ходошев одновременно являлся и корреспондентом Санкт-Петербургского телеграфного агентства. Поэтому на сей раз он решил представиться высокому представителю прокурорского надзора в этой своей роли.
Позвонив по телефону секретарю прокурорского надзора, Ходошев попросил доложить Георгию Гавриловичу Чаплинскому, что он просит у него официальной аудиенции. Корреспонденту Петербургского телеграфного агентства тут же было назначено время встречи с киевским прокурором.
В прокуратуру Ходошев явился точно в назначенное время. Предъявив корреспондентское удостоверение, он прошел в большой, просторный кабинет. На одной из стен висел портрет Столыпина. Председатель Совета министров империи величественно взирал с портрета на своих подчиненных. Бросались в глаза четко выписанные, залихватски подкрученные кверху усы.