Яков Ратнер взял на себя эту обязанность. Он добивался, чтобы воззвание попало ко всем, кто мог приложить руку к утверждению страшного, кровавого догмата — к реакционно настроенной части населения. В университете, например, он снабдил воззванием голубевских орлят, даже сам Владимир Голубев нашел экземпляр в кармане своей шинели. Сначала рассердился, стал ругаться, но потом из любопытства прочитал и забегал по коридорам университета, размахивая воззванием как знаменем. Очень уж хотелось ему узнать — кто с таким пафосом написал воззвание в защиту евреев…
Когда в одном из университетских коридоров вокруг Голубева собралась свора его приверженцев и он уже в который раз вопрошал: «Кто распространяет эту крамолу?», один из его крикунов неожиданно сказал:
— Владимир Степанович, для нас гораздо важнее узнать, кто составил эту бумажку.
— Да, да, — пробормотал Голубев, — кто занимается составлением таких безобразных прокламаций, хотел бы я знать…
— Хотите узнать кто? — спросил из толпы незнакомый голос. — Короленко Владимир Галактионович!
— Какой Короленко?..
…Ратнер шагал по морозной улице. Взглянул на часы. Пора. Уважаемый профессор готов начать свой прием.
И вот Ратнер у его дверей. Позвонил. Дверь открыла почтенная женщина в белоснежном чепце.
— Войдите, — пригласила она.
— Будьте любезны, передайте это письмо профессору.
— Проходите, Иван Алексеевич у себя в кабинете.
Вложив конверт в руку женщины и повторив свою просьбу, Ратнер повернулся и ушел. Теперь ему нужно доставить воззвание члену судебной палаты, о котором в городе говорят, будто он колеблется в своем мнении относительно виновности Бейлиса.
Медленно опускаются сумерки. Тяжелые тени покрывают улицы. С громоздких снежных шапок на крышах домов ветром сдувает отдельные снежинки. Колдовски поблескивая в свете электрических фонарей, они залетают Ратнеру за воротник. Вздрагивая, он стряхивает снежинки, вытирает влажный воротник, неприятно пристающий к шее.
Вот и дом на Фундуклеевской. Справа на дверях небольшая блестящая медная табличка, на ней выгравировано: «Василий Павлович Буковский». «Ага, здесь», — подумал Ратнер. Он позвонит и передаст конверт в руки тому, кто откроет дверь.
Студент не мог предположить, что дверь откроет сам хозяин.
— О, господин студент? — удивился Буковский. — Письмо? Весьма благодарен. Подождите… Мы с вами никогда не встречались?
— Нет, Василий Павлович, никогда.
— А вы меня знаете?
— Нет, не знаю.
— От кого письмо? — Вопрос прозвучал весело и бодро. — Зайдите, господин студент. Сегодня у меня праздник.
Ратнер не знал, как быть… Впрочем, чего ему бояться?
— Внучка моя замуж вышла. Не здесь — в Вятской губернии, — продолжал Буковский. — Только что принесли телеграмму. Да входите же, не заставляйте себя упрашивать.
Буковский недоуменно повертел конверт, все поглядывая то на студента, уже переступившего порог, то на послание. В конце концов он сунул конверт в карман.
— Не стесняйтесь, снимите шинель и входите. Степанида! — крикнул Буковский в одну из дверей. — Подай стакан чая гостю, стакан чая в честь свадьбы моей Верочки.
Ратнер не заметил, как очутился в скромно обставленной комнате, где было много стульев и кресел в полотняных чехлах. На пузатом буфете выставлено много фотографий. Одну из них Буковский показал студенту.
— Это моя Верочка. Садитесь, садитесь, господин студент. Степанида! — снова крикнул он в темноту коридора. — Где же стакан чая, чтобы согреть душу? Правда, здесь прохладно. Если б знали, господин студент, сколько у меня нахлебников, приживалок… А вот наконец и чай. Садитесь, молодой человек, садитесь и рассказывайте, обучаетесь? Я закончил юридический факультет Петербургского университета, давно это было, даже забыл, в каком году… Пейте, пожалуйста, — Буковский придвинул розеточку с сахаром. — Здесь, конечно, должно быть варенье, но Степанида ленива. Пейте, пожалуйста. Хотите, покажу вам еще одну фотографию своей внучки — это моя единственная внучка. Жена не дожила до сегодняшнего праздника… Когда вы, господин студент, доживете до моих лет, только тогда вы меня поймете… Правильно я говорю? Почему же не пьете чай?
Ратнер наконец помешал чай ложечкой и, отпив несколько глотков, отставил стакан.
— Горячий? — спросил Буковский.
— Нет. А вы, Василий Павлович, почему не пьете?
— Я люблю крутой кипяток.
Буковский вытащил из кармана конверт и не спеша раскрыл его. Прочел не более двух фраз, и краска гнева залила его лицо.