— Вы что, социал-демократ, молодой человек? — спросил он, сурово взглянув на студента.
— Почему вы так думаете?
— Тогда что ж это такое? — Буковский прочел: — «Во имя справедливости, во имя разума и человеколюбия мы подымаем голос протеста против новой вспышки фанатизма и темной неправды.
Исстари идет вековечная борьба человечности, зовущей к свободе, равноправию и братству людей, с проповедью рабства, вражды и разделения…» — Он прервал чтение и возбужденно заговорил: — Так что это, если не слова социалистов? А кто подписал? Ага… Короленко, Максим Горький, Леонид Андреев, граф Алексей Толстой, академик Овсянико-Куликовский, профессор Туган-Барановский, профессор Бодуэн де Куртенэ… Ну конечно — все социалисты. А вы, верно, социал-демократ… Заберите это, молодой человек…
Буковский сложил бумагу и сунул студенту в карман.
Ратнеру хотелось что-то сказать, но Буковский не дал ему заговорить:
— Запомните, господин студент: вы не были у меня дома. Идите! Не омрачайте мою радость. Степанида! — крикнул он в темный коридор. — Проводи господина студента! Запомните, молодой человек, мы с вами не виделись, я вас совсем не знаю…
…Буковский сердито захлопнул за ним дверь и запер ее на все замки.
Родители Якова Ратнера были крайне обеспокоены тем, что у сына — правда, не очень часто — собираются студенты. Особенно они возражали против одного, который, впрочем, не имел никакого отношения к университету.
— Скажи мне, сыночек, кто этот вихрастый блондин? — выпытывала мать.
— Какой вихрастый, мама? — недовольным тоном спросил Яков.
— Ну, тогда курносый… — пояснила мать, — у которого шапчонка как у мороженщика.
— Это рабочий, мама, порядочный и честный человек.
— Подумаешь, сама честность… Как он попал к тебе, что общего у него с тобой и твоими товарищами?
— Он мне дороже десяти студентов.
— Гляди, Яшенька, как бы не затянули тебя эти революционеры… вышлют ведь за тридевять земель…
— Мама, скажи прямо — чего ты хочешь от меня?
— Чего я хочу?.. Чего желает мать своим детям? — Второй подбородок у нее надулся, и она с гордостью произнесла: — Хочу, чтобы мои дети были порядочными людьми. А когда приводишь в дом такого человека, мне страшно: он может подвести тебя. Ты ходишь на студенческие сходки, и я не знаю, о чем вы там говорите… Но здесь я слышу, что ты кричишь громче всех, а тот с шапчонкой, как у мороженщика, водит тебя за нос. Скажи на милость, кто он у вас, почему говорит больше всех?
— Мама, пусть это тебя не занимает.
— Ну а девица кто такая?
— Курсистка, тоже студентка.
— Так… Папа говорит, что она дочь члена судебной палаты. Это правда?
— Мне, мама, неизвестно, кто ее отец.
— Кто же эта барышня, единственная среди такого множества кавалеров?
— Порядочная, очень порядочная. Со светлой головой…
— Тоже социалистка?.. Ах, сын мой, смотри, как бы не исключили тебя из университета.
— Не беспокойся, мама.
— Не помешало, если бы побеспокоился и отец этой курсистки, что приходит к тебе да все речи говорит. Не пойму, почему нужно столько говорить и часами спорить. Скажи мне, сыночек, разве от ваших разговоров изменится мир?
— Не знаю, мама, что тебе на это ответить.
— А тебе известно, что папу вчера опять звали в гимназию к инспектору, и все по поводу Нюмы?
— Опять что-то стряслось?
— Он читал гимназистам какое-то воззвание. Почему улыбаешься? Знаешь, о чем речь? Пожимаешь плечами… Улыбаешься — значит, знаешь, знаешь… А если пожимаешь плечами, выходит, ничего не знаешь? Притворяешься, Яшенька…
— Мама, меня там дожидаются!..
— Наверное, опять курсистка с вихрастым блондином!
— Почему называешь его вихрастым? У него гладкие волосы.
— Думаешь, я слепая. Хвала господу, еще не ослепла. Когда он горячится, его вихры спадают на лоб…
— Подсматриваешь, мама… Некрасиво!..
— Тебе, видишь ли, хочется приводить в дом курсистку и рабочих, а мне и не поглядеть на них! Я ведь мать! Я тоже хочу знать, что творится на белом свете. Думаешь, я не знаю о деле Бейлиса? Мне все известно. Знаю, что ни за что мучают несчастного человека, эта босячка — Вера Чеберяк — на свободе, хотя она и есть подлинная убийца Андрюши Ющинского.
— Ой, мама, ты, значит, настоящая всезнайка…
— Погоди, не торопись. Думаешь, не слыхала, как тот, рабочий твой… как он все толковал и доказывал, какое это счастье, что Короленко… он, верно, имел в виду писателя…