Амелия вспыхнула; Жоан Эдуардо, тоже покраснев, насмешливо поклонился:
— Я говорю лишь то, что слышал от врачей. А насчет прочего… Поверьте, ни к кому из вашей почтенной семьи я свататься не намерен! Даже к вам, сеньора дона Жозефа!
Каноник захохотал довольно грубо.
— Тьфу! Пакостник! — взвизгнула в бешенстве дона Жозефа.
— Но какие же чудеса совершает святая? — спросил падре Амаро, чтобы унять разгоревшиеся страсти.
— Всякие, сеньор падре Амаро! — ответила дона Жоакина Гансозо. — Она не встает с постели, но знает молитвы от всех напастей; за кого ни помолится, на того нисходит благодать Божия; народ к ней так и валит, она может исцелить от всякой болезни. А когда ее причащают, она приподнимается над постелью, и тело ее само держится на воздухе, а глаза смотрят на небо, даже, знаете, мороз по коже подирает…
В этот момент новый голос произнес в дверях:
— Мир честной компании! Ба, сегодня тут собрались сливки общества!
Голос этот принадлежал необыкновенно длинному молодому человеку с желтым, худым лицом, кудреватым начесом на лбу и усами а-ля Дон Кихот. Когда он улыбался, во рту его на месте передних зубов зияла темная дыра. В глубоко сидящих обведенных синими кругами глазах тускло светилась какая-то баранья меланхолия. В руках он держал гитару.
— Ну, как ваши дела? — спросили его хором.
— Плохо, — уныло ответил он, садясь. — Боли в груди, кашель.
— Значит, рыбий жир не помогает?
— Э! — Он безнадежно махнул рукой.
— Я знаю, что вам нужно! — заявила дона Жоакина Гансозо. — Поезжайте на Мадейру!
Он захохотал с неожиданной веселостью.
— Поехать на Мадейру! Славно придумали, дона Жоакина Гансозо. Вы умеете пошутить! Вот так совет чиновнику, который на восемнадцать винтенов{25} в день кормит жену и четверых детей… На Мадейру!
— Как поживает милая Жоанита?
— А что ей делается! Слава Богу, здорова. Толстеет, аппетит отличный. Вот дети, особенно двое старших, те болеют. Да еще и прислуга свалилась; лежит, головы не поднимает. Уж одно к одному! Что поделаешь? Надо терпеть! Надо терпеть! — заключил он и пожал плечами.
Затем он вдруг повернулся к Сан-Жоанейре и хлопнул ее по колену:
— Как живете-можете, матушка игуменья?
Все засмеялись, а дона Жоакина Гансозо объяснила новому священнику, что молодого человека зовут Артур Коусейро, что он завзятый остряк и обладатель прекрасного тенора: никто в городе не поет романсы лучше него.
Руса принесла на подносе чай. Сан-Жоанейра, разливая его, приговаривала:
— Идите к столу, милые мои, чай крепкий, душистый. Брала в лавке у Соузы…
Артур подносил дамам сахарницу, каждый раз повторяя свою неизменную шутку:
— Если кисловато, подбавьте соли!
Старухи прихлебывали чай с блюдца мелкими глоточками и заботливо выбирали себе самые поджаристые сухарики. Некоторое время в столовой слышался сосредоточенный хруст; чтобы уберечь платья, гостьи предусмотрительно разложили на коленях носовые платки.
— Не хотите ли сладкого, сеньор падре Амаро? — сказала Амелия, подавая ему блюдо со сластями. — Все самое свежее, только что из кондитерской.
— Благодарствуйте.
— Возьмите вот это. Называется «небесный клубочек».
— Ну, если небесный… — ответил он с улыбкой и, не отрывая от Амелии глаз, взял кончиками пальцев сладкий шарик.
После чая сеньор Артур обычно не отказывался что-нибудь спеть. На рояле, возле пюпитра с открытыми нотами, горела свеча. Как только Руса унесла поднос, Амелия пробежала пальцами по пожелтевшим клавишам.
— Что же будем сегодня петь? — спросил Артур.
Посыпались заказы:
— «Вольный стрелок»! «Любовь за могилой»! «Неверный»! «Навеки»!
Каноник Диас проговорил в своем углу сонным голосом:
— Нет, Коусейро, лучше спой: «Дядя Козме, ух, плутяга!»
Дамы запротестовали:
— Фи! Уж вы придумаете, сеньор каноник! Что за идея?
Дона Жоакина Гансозо вынесла решение:
— Все это вздор. Спойте что-нибудь чувствительное, чтобы сеньор падре Амаро мог оценить ваш талант.
— Да! Да! — подхватили все хором. — Да, Артур, что-нибудь чувствительное!
Артур прокашлялся, сплюнул в платок, изобразил на своем лице глубокую меланхолию и запел:
Это был романс «Прощай», песня романтического пятьдесят первого года. В ней говорилось о расставании влюбленных в лесу пасмурным осенним вечером; герой, внушивший роковую страсть, бродил, отверженный людьми, по берегу моря, и волосы его развевались на ветру; в романсе фигурировала также одинокая могила в дальнем краю и девы в белых одеждах, приходившие плакать над ней при лунном свете…