— Ах, как красиво! Какая красота! — вздыхали слушатели.
Артур пел с чувством, со слезой; но в промежутках, пока шел аккомпанемент, он улыбался на все стороны, и в зиявшей у него во рту яме мелькали остатки гнилых зубов. Немного взволнованный грустной мелодией романса, падре Амаро курил, стоя у окна, и смотрел на Амелию; она сидела против света, и ее тонкий профиль был как бы обведен светящейся чертой, мягко круглившейся на груди; Амаро следил не отрываясь за плавным движением ее ресниц; они то поднимались, когда девушка взглядывала на ноты, то опускались, когда она переводила глаза на клавиатуру. Жоан Эдуардо стоял рядом и перевертывал страницы.
Но вот Артур, прижав одну руку к груди и воздев другую вверх полным страсти и скорби жестом, пропел последнюю строфу:
— Браво! Браво! — закричали со всех сторон.
А каноник Диас тихонько сказал молодому коллеге:
— Да! В чувствительном роде он не имеет себе равных!
Потом зевнул во весь рот:
— Признаться, у меня в животе весь вечер крабы дерутся.
Наступило время садиться за лото. Каждый выбрал свои излюбленные карточки; дона Жозефа Диас, поблескивая скупыми глазками, возбужденно трясла мешком с бочонками.
— Садитесь здесь, сеньор падре Амаро, — сказала ему Амелия, указывая на стул рядом с собой. Он заколебался; но остальные отодвинулись, освобождая ему место, и он сел, слегка краснея и застенчиво кладя в банк свой взнос.
Вскоре воцарилась напряженная тишина. Каноник начал сонным голосом выкликать номера. Дона Ана Гансозо спала в углу, слегка похрапывая.
Лампа была затенена абажуром, и головы играющих оставались в полутьме; зато в ярком кругу света, на темной скатерти, четко выделялись карточки, замусоленные от частого употребления, и костлявые руки старух, перебиравшие стеклянные фишки. На открытом рояле оплывала свеча, горя ровным, прямым пламенем.
Каноник выкликал номера, сопровождая каждую цифру привычными и тем более почтенными прибаутками: номер один, кабанья голова! Тройка на десерт!
— Требуется двадцать первый! — вздыхал чей-то голос.
— У меня ряд закрылся! — радостно сообщал другой.
Сестра каноника лихорадочно бормотала:
— Получше перемешивай, получше! Ну!
— До зарезу нужен сорок седьмой! Тащите его сюда, хоть волоком, а тащите! — молил Артур Коусейро, обхватив голову руками.
Каноник, первым из играющих, закрыл свою карту. Амелия обвела взглядом столовую и воскликнула:
— А вы что же, сеньор Жоан Эдуардо? Где вы?
Жоан Эдуардо появился из темноты — он стоял у окна, скрытый портьерой.
— Возьмите хоть вот эту карту и садитесь с нами.
— И кстати, соберите взносы, раз вы все равно на ногах, — сказала Сан-Жоанейра, — будьте нашим казначеем!
Жоан Эдуардо обошел всех игроков с фарфоровой тарелочкой. При подсчете обнаружилось, что не хватает десяти рейсов.
— Я положила! Я положила! — восклицали взволнованные старухи.
Виновницей переполоха была сестра каноника: она даже не подумала трогать свои медяки, сложенные в виде пирамидки. Жоан Эдуардо сказал, наклонившись к ней:
— Сеньора дона Жозефа, вы, кажется, забыли сделать взнос.
— Я?! — воскликнула она, сразу вскипев. — Да как вы смеете? Я первая положила деньги! Ах вы… Две монеты по пять рейсов, да будет вам известно! Хорош молодец!
— А, ну простите, — отвечал он, — значит, это я забыл положить деньги. Вот они!
И пробормотал про себя: «Ханжа и в придачу воровка!»
А сестра каноника говорила вполголоса доне Марии де Асунсан:
— Видали? Каков гусь! Хотел увильнуть от взноса. А все оттого, что Бога не боится.
— Больше всех не везет сеньору настоятелю, — заметил кто-то.
Амаро улыбнулся. Он устал и был рассеян, иногда даже забывал закрыть фишкой выпавший номер, и Амелия говорила, прикоснувшись к его локтю:
— Вы не положили фишку, сеньор падре Амаро!
У обоих были уже закрыты два ряда; обоим не хватало для выигрыша номера тридцать шесть.
Сидящие рядом заметили это.
— Может получиться, что вы оба сейчас выиграете, — заметила дона Мария де Асунсан, обволакивая их слащаво-умиленным взглядом.