Но силы от долгого и нелегкого житья на Сахалине были у Сони уже не те. Вдобавок у нее начала отказывать и сохнуть от кандалов левая рука. Соня быстро выбилась из сил, и Богданов несколько верст нес ее на руках, пока не свалился сам… Тут их и настигли солдаты. Наказывать полуживых людей не стали, только до предела усилили надзор..
Соня, похоже, смирилась с тем, что с Сахалина ей больше ни ногой. Надо было решиться — и зажить здесь, приноровиться к острову. Она поняла, что вела себя глупо и вызывающе, настраивая против себя тюремное начальство. В тюремной больнице старательно читала Священное Писание, а потом решила принять православие. Строго говоря, в родную Тору она тоже с детства не верила, внезапно пробудившаяся религиозность отнюдь не была искренней.
Ну что ж, общеизвестно, что многие воры и разбойники, даже самые жестокие убийцы, раскаивались и становились поистине святыми людьми. Начальство Александровской каторги было не злое — оно искренне верило в целительную силу религиозных постулатов. Соня очень старалась убедить всех, что исправилась. Ее снова выпустили на поселение, она вновь сошлась с Кириллом Богдановым. Держались они тише воды, ниже травы.
К тому времени и относится встреча Власа Дорошевича с Соней. Дорошевич с нетерпением ожидал встречи с «Мефистофелем», «Рокамболем в юбке», с могучей преступной натурой, которую не сломили ни каторга, ни одиночные камеры, ни тяжелые ручные кандалы. Но увидел именно ту, которую по лагерной терминологии именовали «крестьянкой из ссыльных».
Перед Дорошевичем оказалась невысокая, хрупкая старушка, с нарумяненным, сморщенным, как печеное яблоко, лицом, в ветхом капоте. «Неужели, — подумал Дорошевич, — это была Она?» Все, что осталось от прежней Соньки, — мягкие, выразительные глаза, которые могли отлично лгать. По манере говорить она была простая одесская мещанка, лавочница, знавшая идиш и немецкий язык. Прекрасный знаток человеческих характеров, Дорошевич не мог понять, как ее жертвы могли принимать эту женщину за титулованную вдову, даму из общества?!
Ну, он просто не учитывал, что два года и восемь месяцев в кандалах и лишения каторги не способствуют расцвету женской красоты, тем паче в такие годы, как у Сони…
Соня, надо сказать, была столь знаменита своей неуловимостью, что даже тюремное начальство не вполне верило, находится ли именно Золотая Ручка на Сахалине. Поговаривали, что, возможно, вовсе не она, а ее «сменщица», которая отбывает наказание за подлинную Соньку, продолжающую морочить людям голову и обчищать их кошельки в далекой России. Сахалинские чиновники, узнавшие, что Дорошевич видел и помнит фотографии Золотой Ручки, снятые еще до суда, расспрашивали его: «Ну что, она? Та самая?» И журналист, обладавший прекрасной профессиональной памятью, отвечал: «Да, но только остатки той Соньки…»
Сожитель Софьи, Богданов, говорил о ней Дорошевичу: «Теперича Софья Ивановна больны и никакими делами не занимаются». Дорошевич знал ее официальное положение: она варила великолепный квас, построила карусель, организовала из поселенцев оркестр, отыскала фокусника, устраивала представления, танцы и гуляния. А неофициально — торговала водкой, что было строго запрещено на Сахалине. И хотя о тайной ее деятельности было широко известно, никакие обыски не выявляли производителя «зеленого змия», только пустые бутылки из-под кваса находили стражи порядка. Она держала «малину», продавала и покупала ворованные вещи, но засечь краденое полиции не удавалось. Сонька оставалась сама собой… Она надеялась на чудо, на амнистию, на то, что доживет до истечения срока ссылки.
Во время одной из встреч Соня сказала Дорошевичу, что у нее в Одессе остались две дочки, теперь уж взрослые. С умилением рассказывала, что они были столь хорошенькими, что выступали в оперетте в качестве пажей. Она умоляла сообщить ей об их судьбе, так как долгое время не получала от них никаких известий. Как писал Дорошевич, «Рокамболя в юбке больше не было. Передо мной рыдала старушка — мать своих несчастных детей, о судьбе которых она давно ничего не знала».
Влас Михайлович вообще обожал эту тему — раскаяние преступных душ. Верил ли он в то, о чем писал?
Всему на свете приходит конец. Пришел конец и сроку Сониной ссылки.
Как гласят документы Российского государственного исторического архива Дальнего Востока, «крестьянка из ссыльных Рыковского селения Тымовского округа Шендля Блювштейн… по паспорту, выданному начальником Тымовского округа за № 2998–1898 года на основании распоряжения г. военного губернатора острова Сахалина от 28 февраля за № 2247 с.г.» прибыла на станцию Иман (ныне Дальнереченск) с правом поселения в сибирских губерниях, а также в Семипалатинской, Семиреченской и Акмолинской областях.
Почему в Иман? Она прослышала об этом городке еще на каторге. Славное местечко! Рядом китайская граница. Шныряют спиртоносы, вовсю идет торговля золотишком, опиумом, женьшенем. Процветают притоны, народ грабит всякого прохожего и проезжего — тем и живет. Есть где развернуться Сониной натуре! Иман тех лет — некое подобие местечка Повонзки, родного Соне, Владивосток — некое подобие любимой ею Одессы. Только размах преступлений пошире, народ покруче и посвирепей. Но ведь и Соня уже не была той девочкой, которая брала некогда уроки воровского мастерства у сестрицы Фейги…
Приехала Соня в Иман не с пустым кошельком, денег было достаточно, чтобы купить дом и попытаться торговать квасом. Ну а за квасом, она ничуть не сомневалась, пойдет и спиртяшка, и самогон, а там и к опиумной торговле, самому доходному делу, можно пристроиться, потом, глядишь, во Владивостоке притон открыть… Планы у Сони были самые невероятные, однако не все вышло так, как мечталось. Здесь были свои «авторитеты», которые вовсе не хотели пускать к кормушке невесть откуда взявшуюся старушонку, выдающую себя за Соньку Золотая Ручка. В ее баснословную славу никто не верил, и даже принеси она справку из полиции с печатью, ее подняли бы на смех. Зато в полиции ее имя, ее известность сыграли с нею дурную шутку — полиция приставила к ней слежку. Не простой филер из нижних чинов, а офицер, сотник М. Фиганов, опытнейший сыщик, следил за каждым ее шагом. В архиве сохранилось не менее десяти донесений за период с декабря 1898 года по июнь 1899 года. Фиганов сообщал, что Соня ведет законопослушный образ жизни и наказать ее не за что. Местное население к ней относится враждебно, и даже отмечались случаи битья оконных стекол. Что касается мыслей Сони, то сотник отмечал «тоску по своему сожителю Кириллу Богданову, находящемуся на Сахалине», и «отсутствие средств к жизни».
Последний рапорт, датированный 17 июня 1899 года, гласил: «Проживающая на Имане преступница София Блювштейн («Золотая Ручка») продала свой дом и выехала в Хабаровск. О чем Вашему Превосходительству доношу. М. Фиганов».
Не во Владивосток, где расцвела бы, как мечталось, Сонина опиумная торговля, а в Хабаровск. Зачем?
Да затем, что оттуда лежал путь в дальневосточные порты, откуда ходили корабли на Сахалин…
Итак, она вернулась туда, откуда бежала! Все-таки годы ссылки не прошли даром: она сроднилась с Сахалином. Там даже воры и убийцы были свои, прикормленные. Там был единственный родной для нее человек, ее последняя любовь — Кирилл Богданов. Какой-никакой, а все же муж…
Соня немедленно наладила старые связи и вовсю развернула торговлю своим любимым «квасом». Однако здоровье ее было совершенно подорвано. И впервые перед глазами прожженной авантюристки замаячили те места, где деньги — деньги, которые были самым главным для нее в жизни! — не будут иметь значения. Впервые алчная душа ее встревожилась, испугалась… и Соня, со свойственной ей предусмотрительностью, решила похлопотать о тепленьком местечке для этой самой души.
В Сахалинском областном архиве уже в наши дни обнаружился уникальный документ — церковно-приходская книга, а в ней неподшитые и каким-то чудом не потерянные для истории свидетельства о крещении Соньки Золотая Ручка — с ее личным, хотя и весьма корявым автографом.