Джеврие захлопала в ладоши:
— Вот здорово! И я стану ханым-эфенди[62], правда?
— Конечно.
— А во что я буду одета?
— На тебе будет красивое платье из голубого шелка. Дорогое-дорогое! Такого никто не может купить здесь, в Турции! Ты помашешь мне рукой. А я отвечу тебе вот так — кивком головы!
— Ты никому не будешь улыбаться? Только мне?
— Никому.
— И никому не будешь кивать головой, кроме меня?
— Никому. У нас будет свой автомобиль. Куча денег… Приедем в Турцию… Ни полиция, ни кто другой не осмелится нас тронуть.
— А если осмелятся?
— Мы заставим их пожалеть об этом!
— Как?
— Тогда увидишь! Мы приедем с кучей денег. Щедро отблагодарим тех, кто нам помогал. Потом, знаешь, что я сделаю?
— Что?
— Бам! Разыщу нашего адвоката! Он меня, конечно, не узнает. Я прикажу ему: «Руки вверх!» Он испугается, начнет умолять: «Пощади!» Я наведу на него пистолеты: «Выкладывай денежки!» Он отдаст все — до последнего куруша.
— И не стыдно тебе, Джевдет-аби?
— Да я нарочно, глупая! Когда адвокат выложит деньги, я рассмеюсь: «Ты узнал меня?»…
Они вошли в парк у мечети Султанахмед. Сели на скамейку.
Джевдет рассказывал ей об Америке. Делился мечтами и планами, возникшими у него в долгие дни раздумий в тюрьме. Джеврие слушала, только слушала. Не двигалась, словно завороженная. Рука Джевдета вспотела в ее маленькой ладони. Они не замечали вокруг ничего, не видели даже голубей, спокойно расхаживавших у их ног. Вот они плывут в Америку по бескрайным голубым просторам океана. Капитан парохода — рыжебородый, с голубыми глазами и трубкой во рту. На горизонте возникают небоскребы… Нью-Йорк, статуя Свободы. Океанский лайнер бросает якорь неподалеку от статуи. Держась за руки, они спускаются по трапу на берег. Восхищенные, гуляют они по улицам, стиснутым высоченными небоскребами, и вдруг слышат жалобный детский плач. Они спасают от кулаков уличных бродяг заблудившегося мальчугана и отводят его домой. Мальчик рассказывает отцу-миллионеру, как его спасли. Обезумевший от радости «мистер» обнимает их, целует. А потом, узнав, что они турки…
— Но ведь я не турчанка, Джевдет-аби! — вздохнула Джеврие.
— Почему же?
— Не знаю. Я цыганка.
— И не хочешь стать турчанкой?
— Хочу… Но все зовут меня поганой цыганкой. А разве цыгане плохие люди?
— Что ты! Всякие есть цыгане. Плохие и хорошие. И турки тоже.
— Я хочу стать турчанкой!
— Да? Хорошо. Смотри… Раз, два, три! Вот ты и турчанка!
— А если все люди на земле захотят стать турками, то смогут?
— Смогут, но разве турки не такие же, как и другие?
— Ну, а что будет потом, Джевдет-аби?
— Потом… Отец мальчика пошлет телеграмму президенту Ататюрку, так ведь?
— Пошлет, конечно. Ну, а если мы не встретим такого мальчика?
— Что ты говоришь] В Америке много таких людей!
Они поднялись. Медленно вышли из парка. Повисли на трамвае и доехали до памятника Фатиху. Вечерело. Когда они спускались по переулкам к своему кварталу, было уже совсем темно. Они остановились у «Перили Конака». Джевдет долго смотрел на мрачное здание. Потом подошел ближе: розовая стена была чистой. Он вдруг ясно представил себе рисунок — голову в овальных очках и надпись: «Рогоносец». В памяти чередой замелькали воспоминания: вот он дерется с Эролом, вот подбегает отец, набрасывается на него, таскает за волосы, бьет… Взбешенный зубной врач — отец Эрола… Он что-то кричит, размахивает руками… Вот он в полицейском участке, добрый комиссар полиции, потом… Отец выгоняет его из дому…
Глаза Джевдета наполнились слезами. Он сел на корточки у стены «Перили Конака», обхватил руками голову и заплакал. Перед ним возникло лицо отца в овальных очках. Ихсан-эфенди улыбался: «Ты часто грубил мне и не слушался. Сейчас меня уже нет в живых. Ну и как? Теперь ты спокоен? Вспоминаешь нас с матерью?»
Как и раньше, над почерневшей от времени черепичной крышей «Перили Конака» висел огромный диск луны. Ни Джевдет, ни Джеврие не замечали его. Джеврие опустилась на корточки рядом с Джевдетом и, так же как он, обхватила руками голову.
Они встали. Спустились от «Перили Конака» к бараку старой Пембе. Старуха рассердилась, увидев рядом с девочкой Джевдета, но промолчала и только зло посмотрела на «внучку». Джеврие догадалась, что мог означать этот взгляд. Ну и пусть злится! Все равно они скоро уедут в Америку!