Я, конечно, понимал, что Ольга хотела бы наказать мафиозных подонков без упоминания гнусного насилия над собой, трубя лишь о факте похищения мужа. Однако само похищение недоказуемо, свидетелей никаких, подозреваемых вышибал даже арестовывать не станут. Более того, они обвинят неплательщика в умышленном провокаторстве и, глядишь, самого его засунут в зону, а там всякое может случиться. Без сомнения, этот вариант её муж чётко просчитал… И если даже теперь несчастная Ольга, не выдержав, просыпет факт надругательства над собой, то те же гнусные насильники напрочь его отвергнут, обвинив и её, и мужа в том же самом провокаторстве…
Н-да, негодяи всё предусмотрели.
Летом при встречах с Ларой мы бывало подолгу и уединённо беседовали: моё тайное знание являлось причиной её особого доверия ко мне. Правда, о трагедии подруги она высказывалась скупо: «ей лучше», «кажется, у них всё налаживается», «время, пожалуй, вылечит»… Сама она сильно переменилась. До этой печальной истории обычно жизнерадостная, кокетливо-непринуждённая, много смеющаяся, а тут постоянно в заторможенной задумчивости, ко всему относящаяся сдержанно, порой скептически, и выглядела она подчёркнуто строгой, как классная дама. Не знаю, как Счастливову, но мне такая Лара нравилась больше, а ловеласские поползновения поэта меня по-настоящему раздражали. Хотелось сказать ему: «Слава, угомонись! Возвращайся к своим поэтесскам и юным журналисткам». Но сдерживался.
Как-то при очередном уединённом разговоре об эпатажном постмодернизме, о продажной политике и о многом другом непривлекательном в современной жизни я спросил Лару: а знает ли Вячеслав об этой печальной истории? «Ну что вы! — воскликнула она. — Он болтлив и ненадёжен. Уже два раза срывал занятия поэтического клуба. А ведь это его затея! И, вообще: он лёгонький и коварный», — отчего-то обидчиво, совсем не по-доброму заключила Лара.
Я с ней не согласился, заметив, что Вячеслав тянет почти неподъёмный груз, издавая «Звонницу», и его упорство меня восхищает. Она сердито настаивала: «Он тщеславится во всём преуспеть. Абсолютно во всём! Только у него ничего не получится». — «Почему?» — «Характера не хватит. И ещё честности!»
В том же разговоре, между прочим, Лара посетовала на себя, признавшись, что грешна перед Ольгой, втайне завидуя той — её благополучному замужеству, её супружескому счастью. Даже не то, чтобы завидуя, поправилась она, а мечтая о том же…
Лара поясняла:
«Зависть — гадкое чувство и, в общем-то, совершенно мне не свойственное… Но, по правде говоря, я действительно часто мечтала — именно мечтала! — чтобы и у меня было так, как у неё… Мне очень нравилось, как внимателен, нежно заботлив её муж к ней, и как она преданно его любит… Мне тоже хотелось такой любви, семейного счастья… У них я всегда душой отдыхала… До того жуткого случая…
Было бы логичнее, если бы те подонки надругались надо мной. Да! Да! — воскликнула она. — Хоть я и ненавижу этих скотов, но закономернее… Я бы им не простила! Я бы, не задумываясь, пошла на эшафот бесконечного стыда… Но и они бы были прикованы к позорному столбу! Получили бы всё, что положено. Никакие бы деньги не помогли! Но Оля… Оля — она такая ранимая, такая незащищённая… И такая наивная, так любит своего мужа, так боится за своих детей… Нет, Ольга не способна идти на Голгофу… Да и крест стыда ей не под силу…
А я бы смогла! — восклицала Лара. — Смогла бы! Но сейчас тоска гложет, печаль сосёт — жить не хочется! Конечно, лучшие гибнут — древняя истина. Но ведь и счастье человеческое, как его не оберегай, очень хрупкое! Вот Оля поторопилась спасти мужа, а чем это обернулось?! Трагедией, из которой выхода нет… Страшно вслух произнести… Тоска! Тоска! Лучше бы со мной!..»
Этот монолог Лары — её искренность, желание к самопожертвованию — поразили меня, и я понял, что высказывание о лёгоньком, коварном поэте выстрадано и, в общем-то, справедливо. «Бастион» Счастливову был неподвластен. Что ж, Лара пребывала в том серьёзном и решительном возрасте, в бальзаковском, который, кстати, мне больше всего мил.
Печальную историю с Лариной подругой, хотя она её называла Ольгой, я почему-то никак не связывал с Базлыковым. Не знаю, почему? Даже сегодняшним ранним утром, встретив его на бензозаправке концерна «ОРД», увидев его скупые, горькие слёзы, услышав, что его жена, а он назвал её Олей, сходит с ума; нет, я и мельком не подумал, не связал воедино Ларин отчаянный монолог и его угнетённое состояние. И только теперь, общаясь с Ордыбьевым, обратив внимание, как старательно он избегает упоминания имени Базлыкова, меня, будто молнией, озарило: да ведь трагедию пережил и до сих пор переживает именно Николай Рустемович и именно его жена — чистая, светлая, преданная ему Оля, безусловно, немало наслышанная обо мне, отчего и хотела встретиться… да, да, она — несчастная, осквернённая Оля — испытала это гнусное глумление, мерзкое, жестокое надругательство над всем тем святым, что дарит женщине смысл жизни и счастье любви. А неизвестными злодеями, как нетрудно догадаться, была всё та же пакостная троица, — «сиятельный» мерзавец Чесенков-Силкин, отчего-то люто возненавидящий бывшего комбата Базлыкова, и его вечно пьяные холуи, тупые отморозки — Родька с Ромкой.