Монах, переступив порог этого заведения, окинул взором переполненную людьми огромную залу. Кое-кто из пребывавших в разной степени опьянения почтительно поглядывал на него, другие, завидев его, тотчас отводили от него глаза, а иные, повскакав со стульев, поспешно расплачивались за выпивку гонконгскими долларами и устремлялись к выходу. Несомненно, «хэшан» произвел на гуляк впечатление, но не то, какого бы хотелось приблизившемуся к нему тучному, в смокинге человеку.
— Чем могу быть полезен вам, ваше святейшество? — спросил с приличествующим случаю подобострастием управляющий.
Священнослужитель нагнулся и что-то сказал ему на ухо. Глаза управляющего расширились. Поклонившись, он указал на стоявший у стены столик. Монах поблагодарил его кивком и позволил ему проводить себя к отведенному для него месту. Сидевшие за соседними столиками настороженно наблюдали за святым.
Управляющий вновь поклонился и молвил уважительно:
— Не хотите ли отведать чего, ваше преподобие?
— Только козьего молока, его оно вдруг найдется у вас. Ну а если его нет, сойдет и простая вода. Я и за это буду вам благодарен.
— У нас есть все, именно это выгодно отличает наше заведение ото всех прочих, — проговорил управляющий в смокинге и, опять поклонившись, исчез.
Безуспешно пытался он определить диалект китайского языка, на котором с ним сейчас изъяснялись. Впрочем, это не имело для него особого значения, ибо в данный момент было важно другое: то, что этот высокий, облаченный в белое монах вел дела с самим «лаобанем» — его боссом. В самом деле, таинственный посетитель — подумать только! — назвал «лаобаня» по имени, редко произносимому на Золотой Миле, и как раз в этот вечер могущественный хозяин его находился здесь, в этом доме, в потайной комнате, о которой мало кто знал. Но управляющий не имел права докладывать «лаобаню» о визите монаха: ему недвусмысленно объяснили, что этой ночью никто не должен беспокоить хозяина. Если бы великий повелитель захотел кого-то увидеть, то сам сказал бы об этом управляющему, и тот сразу бы разыскал этого человека. А по-иному и быть не могло: недаром же «лаобань», один из богатейших и знаменитейших властителей Гонконга, слыл опытнейшим конспиратором.
— Пошли мальчишку с кухни за козьим молоком, — резко бросил управляющий старшему официанту. — И чтобы одна нога здесь, другая там, если не хочет остаться без потомства.
Монах спокойно сидел за своим столом. Фанатичный блеск в его глазах угас, взор смягчился, и он созерцал теперь царившую в зале суету, не выказывая ни осуждения, ни одобрения, а лишь со скорбным видом родителя, наблюдающего за шалостями возлюбленных своих отпрысков.
Внезапно в вихрь метавшихся по зале огней вторглась, нечто, что заставило монаха напрячься. Один из гостей, расположившийся через несколько столиков от странника, зажег и тут же погасил спичку. То же проделал он и с другой и лишь третью поднес наконец к длинной черной сигарете. Эта-то короткая серия вспышек и привлекла внимание священнослужителя. Он повернул прикрытую капюшоном голову к одиноко сидевшему за пеленой дыма небритому, неряшливо одетому китайцу. Их взгляды встретились. Утвердительный кивок монаха вряд ли заметил кто-то еще: со стороны он походил на непроизвольное движение головы. В ответ последовало столь же неуловимое движение — в тот самый момент, когда третья спичка погасла.
Секундами позже по столу, за которым сидел этот неряха, побежали вдруг языки пламени. Огонь жадно пожирал изделия из бумаги — салфетки, меню, корзиночки для «дим сум», а затем, грозя заведению настоящим пожаром, перекинулся на все остальное, что только могло гореть. Недотепа, издав истошный вопль, с оглушительным грохотом опрокинул стол.
Официанты бросились со всех ног к месту происшествия. Посетители кабаре, повскакав со своих мест, принялись неистово затаптывать мерцающее голубое пламя, необъяснимо быстро перебравшееся к ним. Пущенные в ход скатерти и фартуки, которыми пытали сбить огонь, прекрасно вписывались в общую атмосферу переполоха и сумятицы. Рок-группа, стоя особняком, играла с превеликим усердием, словно подчеркивая этим, что все идет своим чередом и волноваться, право же, совсем ни к чему.
Публика и впрямь постепенно начала успокаиваться. Но тут события приняли такой оборот, что она оказалась вдруг втянутой в потасовку, сразу же заставившую всех позабыть о несостоявшемся пожаре.