В должности органа, препятствующего вхождению ценных открытий в повседневную практику, в дела и заботы лечебные, Парижская медицинская академия (как и большая) еще заявит о себе. В ближайший раз конфуз состоялся, когда она противилась признанию микробной природы ряда болезней. Эта идея Л. Пастера, составившая эпоху в медицине, фундаментально повернувшая ее, оказалась в огне критики все тех же «бессмертных» (так именуют с давних пор действительно бессменных академиков) и была решительно побита. Академики вышли с обвинением, что, мол, Л. Пастер — сторонний медицине человек: мало что не врач, но даже и не биолог, а химик. В биохимическое же «обеспечение» болезней в те годы не всматривались (достаточно ли убедительно всматриваются в наши годы — тоже вопрос…).
Кстати, ученая корпорация советских медиков до сего дня ревниво сохраняет эту дисциплинарную чистоту. Выдерживается правило, по которому никакой соискатель, будь как угодно талантлив, не сможет завоевать степень даже кандидата медицинских наук (о докторской вершине и помыслить страшно), если у него нет медицинского диплома. Может, по замыслу это и справедливо, поскольку касается здоровья и жизни. Но справедливо ли поголовное отлучение от медицины воспитанных в смежной науке и умеющих обогатить лечебное дело?
Бедный Пастер показался бы бледным, явись он со своими микробами перед собранием мужей современного ученого совета медиков на предмет овладения хотя бы кандидатской грамотой. Да что химик Пастер, когда даже коллег-врачей, ученых мировой известности академики медицины не пропустили в свои ряды действительных академиков: Н. Амосова и совсем недавно — Г. Илизарова и С. Федорова. О них мы вот-вот расскажем, полновеснее, а здесь лишь две подробности.
С. Федоров — почетный член многих офтальмологических обществ. Его линзы и другие изобретения экспортируются в двадцать стран. По словам президента одной американской медицинской фирмы А. Липмана, Советский Союз (точнее, институт С. Федорова) опережает США на 10–15 лет. А популярность? … Однажды, будучи в США, С. Федоров вместе со знакомым американским врачом заглянул в церковь. Увидев его, пастор тут же прервал службу и поблагодарил «русского доктора», вернувшего здоровье нескольким прихожанам. Заметен научный успех и Г. Илизарова, конструкция аппарата для лечения костей которого закуплена в Англии, Италии, Франции, ФРГ и которого столь же широко знают на планете не только в среде ученых, но и простые люди.
Увы! Все это не аргумент для наших академиков. Таким могучим набором запретителей нового едва ли располагала даже Французская академия XVIII–XIX веков. Но вернемся все-таки к этим столетиям. На бесплодное существование был тогда уже осужден и пастеровский метод прививок и вакцинации. Его объявили вненаучным измышлением, несущим вред организму. А тем временем люди умирали от болезней, которые, как убедила последующая жизнь, хорошо поддаются лечению по методике Л. Пастера.
Еще увереннее сопротивлялись официальные медицинские круги Франции (как и других стран) внедрению способа переливания крови и применению антисептических средств. В те столетней давности дни многие умирали от заражения крови во время операций. Сильно страдали женщины при родах. Однако антисептическая обработка никак не могла пробиться в медицину. Власть предубеждений оказывалась сильнее. Погибель несли и запреты на переливание крови. История эта достигла даже стен французского парламента, но решена была не в пользу науки. Депутаты отказали методу. На врачей, применявших переливание, шла настоящая охота. К тому же глумились, что, мол, переливание — дело бесхитростное, всего-то и нужно три барана: два пациента да врач…
Безусловно, в ту пору, когда об организме человека знали крохи (поэтому робели перед неожиданными и смелыми решениями), подобное отношение к новшествам еще как-то можно объяснить. Но вот пришел XX век, вот уже и он на исходе, а сопротивляемость новаторству не гаснет. Как и прежде, находятся самоуверенные противники перемен, которым удается, пусть временно, сдерживать медицинский прогресс, оттесняя полезные знания и умения в ряды бесполезного.