Во мне Яра, как она сама говорила, видела больше, чем у Зава, внимания к «женскому трепетному» – видела, возможно не вполне несправедливо: женщины в их проявлениях мне и впрямь интересны.
После выходки Гудвина накатили выходные, потом пролетело еще две или три недели, и наконец как-то вечером во вторник, когда Ярочкина группа собралась снова, он подошел в перерыв к Завулону и попросил разрешения «поговорить» после занятий, недвусмысленно указывая на свою позвякивающую стеклом наплечную сумку.
В полдесятого мы распустили учащихся, я оставил Гудвина с Завом в преподавательской, а сам отправился запирать за последними курсантами входные двери.
Ничего радостного от этого вечера мы конечно не ожидали. Это вообще наш крест – выпивать с учащимися. Порой посиделки затягиваются, количество спиртного зашкаливает – тогда приходится брать такси, и на следующий день мы непременно жалуемся на это шефу. Это его тезисы: про недопустимость высокомерия, про толерантность в отношении «простой человеческой благодарности». При этом наши машины остаются ночевать в глуши, в парке, возле одиноко стоящей на краю города школы – ну хорошо ли это? Однако шеф стоит на своем и уверяет нас, что радушие к учащимся помимо прочего развивает нас профессионально. Как-то не верится, но сделать тут всё равно ничего нельзя: начальству виднее. Для меня радушие в принципе не проблема. Зрелый и развитый человек вообще может выстроить отношения с кем угодно – другое дело, что когда он добрался до этого уровня, то есть до зрелости, отношения с кем попало становятся обузой. Друзей у меня поэтому нет. Бывшие одноклассники заняты кто чем: кто мелкий менеджер, кто охранник. Пара человек вылезли в богачи – эти не рвутся общаться сами, справедливо ожидая от «бедных» только нытья и просьб о помощи. А с охранниками тяжело. Они реально грузят своей незатейливой жизнью – или одалживают деньги и потом не могут отдать их годами. Так что радушие к учащимся мы проявляем, хотя и по приказу шефа.
В сумке у Дана оказались шипучка и сыр рокфор. Без долгих предисловий Гудвин уселся к столу, разлил «Спуманте» и принялся рассказывать нам о своих планах и ожиданиях. Мы курили, посасывая шипучку, потом я сварил кофе, и мы с Завом переключились на этот напиток, распаковав завалявшуюся в тумбочке коробку с печеньем.
Вдруг зазвонил телефон в бухгалтерии, и я отправился туда. Ноги сами вынесли меня затем на крыльцо школы. Декабрьский воздух был холоден, колок на вкус; после душной преподавательской он реально бодрил и заряжал…
Наконец, отбросив во тьму окурок, я снова запер входную дверь… и тут же услышал крики. Кричал Гудвин, Завулон в ответ басил что-то невнятное.
Я открыл дверь в комнату. Зав сидел у стены, развалившись в хромированном казенном полукресле.
– Ааа-а-а! – внезапно завопил Гудвин, как будто только и ждал моего возвращения, и кинулся с растопыренными руками на Зава.
Следует знать, что народ к нам на курсы поступает физически подготовленный, так что внезапностей можно ожидать даже от хрупкого на вид и флегматичного учащегося.
Стул под Завулоном от броска нападавшего откинулся спинкой к стенке, дружок мой, как я думаю, потерял равновесие и теперь дергал ногами, пытаясь найти им опору. Гудвин, вцепившись в шею Заву, походил сзади на приплясывающего перед лисьей норой терьера.
Зав, похоже, еще не осознал опасность – сработал фактор внезапности, азы рукопашного боя. В считаные секунды лицо его исказилось, глаза стали выкатываться из орбит. В сознании у меня, я помню, успела вяло промелькнуть бессвязная мыслишка: я заметил, что кутикулы на ногтях у Гудвина растресканы и воспалены. Неприятное зрелище. А потом в руке у меня сама собой оказалась бутылка шипучки. Еще миг – и она хряско опустилась на затылок Гудвина. Брызнули зеленым стеклом осколки.
Кровь хлынула и тут же иссякла. Я отметил это внутренним взором, но еще не вполне осознал причину явления. Возникла, как говорят драматурги, немая сцена.
– Бллиннн… – прошипел наконец Зав, растирая помятую шею. – Чуть не удавил, гаденыш…
Мы с Завулоном тупо глядели друг на друга – я стоя, а он всё еще откинувшись вместе со стулом к стенке. Вся грудь и штаны у него были в крови, голова Гудвина уткнулась в живот. Зав шевельнулся. Тело нехотя сползло на пол, глухо стукнув головой о линолеум.