«Уж не голодная ли?» — подумал я, подсознательно радуясь возможности избавиться от одного гамбургера. Но перед ней лежала большая порция пиццы, а в руке она держала зелёную банку пива. Девушка была в длинном сером платье, скрывающем ноги, форма которых всё-таки угадывалась по выпирающей острой коленке и чуть кривоватой щиколотке. Прямые темно-русые волосы были стянуты на затылке аптекарской резинкой. В общем, она на меня никакого впечатления не произвела и была, как говорится, не в моем вкусе. Тем не менее, от её взгляда мне было явно не по себе. «Неужели щенок разорвал мою футболку?» — подумал я, судорожно ощупывая и осматривая себя. Футболка хоть и не относилась к разряду свежевыглаженных, но и к классу рванья — тоже. Моя растерянность не уменьшилась, когда девушка, прихватив свои пиццу и пиво, пересела за мой столик.
— Вы меня не узнаете? — робость в её голосе подсказала, что она не была ни шоу-звездой, ни популярной телеведущей.
— Больше всего я не люблю две вещи: обращение на «Вы» и презервативы, — сказал я, надеясь, что это пошлое замечание отобьет у неё желание продолжать разговор.
— Учту, — она чуть поперхнулась, но, отхлебнув пива, продолжило уже на «ты», — Неужели не помнишь?
Я покачал головой и на мгновенье задумался. У меня действительно была плохая память, из-за чего я был вынужден регулярно делать записи, из которых и родилось моё литературное творчество, на ранних стадиях которого, опять же из-за плохой памяти, преобладал жанр фантастики. Но и оптимизм — это тоже следствие плохой памяти, не оставляющей места плохому даже в прошлом. Поэтому я иногда задаю себе вопрос: «Действительно ли в жизни всё прекрасно, или всё это я придумал, заполняя пустоту, созданную плохой памятью?»
— Не помнишь даже это? — моя собеседница приблизила к моим глазам руку с красивым перстнем.
Если бы эта девушка была бы мне хоть немного симпатична, я бы изображая галантного кавалера, нежно дотронувшись до кончиков пальцев, поднес её руку к своим губам и после наигранного робкого поцелуя сказал о редком счастье и внеземной радости, но вместо этого, откинувшись на спинку пластмассового кресла, снисходительно промямлил;
— Я не люблю современную ювелирную продукцию.
— Ты же мне его подарил
Оказывается, память барахлила не только у меня.
— Мы встречались раньше?
— Однажды, когда ты подарил мне шкатулку.
— Ты, наверное, обозналась или тебе стоит обратиться к психоаналитику.
Мне очень нравится эта фраза, почерпнутая из американских фильмов, поскольку она позволяет очень тактично называть идиотов идиотами. На этом я встал и быстро зашагал прочь.
Когда я подошёл к прудам, там текла спокойная пляжная жизнь, характерная для полуденного зноя. Берега прудов, обычно покрытые зелёной травой, в такие дни приобретают цвет слоновой кости из-за человеческих тел, промежутки между которыми незаметны при незначительном удалении. Взбодрившись непродолжительным купанием, я собирался примкнуть к какой-нибудь картежной компании, когда встретил Лиду в роскошном купальнике. Она первой начала разговор, занудно перечисляя сложности, с которыми столкнулась, выписывая купальный костюм из Парижа. Мне показалось, что она не всегда воспринимала шутливый тон моих поддакиваний и клятвенных заверений не связываться с французскими посылторговскими фирмами. Потом мне пришлось с той же наигранной серьезностью участливо обсуждать заботы людей, отъезжавших на отдых в Турцию. В нашу беседу вмешался Группенфюрер, довольно аргументированно доказавший необходимость отметить с друзьями её отъезд. Организационные вопросы Группенфюрер, как обычно, взял на себя. Мне же пришлось тащить пятнадцатикилограммовую коробку замороженных куриных окорочков с оптового рынка, радуясь, что мне досталось не самое трудное задание Группенфюрера. Остальные поехали в Мытищи, где, по слухам, мелким оптом можно приобрести дешевый коньяк.
Коньяк оказался не только дешевый, но и неплохой и наши бесчисленные восторги по этому поводу спровоцировали отдегустировать его обычно непьющую Лиду. Изрядно подвыпившая наша гордая красавица стала довольно развязанной и доступной.
Потом связанный я долго лежал на жестких камнях. Подползшая толстая черная змея громко шипела и свистела, а затем стала бить хвостом меня по щекам. Не переставая шипеть, она противным голосом монотонно повторяла:
— Просыпайся, просыпайся…
Проснулся я у себя дома на жестком угловом диване. Свистел чайник, шипела яичница на сковородке. По щекам меня била противная девица, которая за день до этого подсела за мой столик, когда я ел гамбургеры.
— Просыпайся, просыпайся. Завтрак готов.
— Откуда ты взялась?
— Из леса, вестимо.
— Был сильный мороз, — сказал я, ничего не понимая, когда она, ехидно улыбаясь, поставила на стол тарелку с противной яичницей. Мне стало невыносимо от одной только мысли, что мне предстояло что-то съесть. Мой организм словно пытался отторгнуть всё инородное, а инородным в тот момент для меня было всё.
«До чего же ужасен весь этот мир, если даже у себя дома не дают выспаться». — Эта мысль указала мне на причину всего противного в мире — она стояла передо мной в длинном сером платье. Чтобы окончательно разобраться в происхождении и источнике всего противного, я спросил её:
— Как ты сюда попала?
— Ты сам меня привел.
— Это неправда.
— Конечно, неправда. Это я вчера дотащила тебя домой. — Она села рядом со мной и, прижавшись, стала нежно гладить меня по голове.
— Вчера я был с Лидой, — сказал я, разомлев.
— Вчера ты был у погасшего костра с пустой коньячной бутылкой.
— Что тебе от меня нужно?
— Я хочу, чтобы ты рассказал, откуда ты взял шкатулку с перстнями.
— Что?
Она рассказала мне прекрасную историю о сказочном принце, вышедшем из роскошного «Феррари» и подарившем ей шкатулку, полную драгоценностей.
— Ты меня с кем-то путаешь, я существенно не дотягиваю до сказочного принца.
— Не кокетничай, — прерывисто дыша, она обняла меня, пытаясь поцеловать.
Я знал, что из-за вчерашнего избытка коньяка любой сексуальный импульс отзовется, в лучшем случае, головной болью, а то и инсультом, отчего, боясь летального исхода, отодвинулся от нее и, задумываясь о причине её подозрительной бесцеремонности спросил:
— Ночью между нами что-нибудь было?
— И не один раз.
— Не может быть, — я встал из-за стола.
— Сам посмотри в комнатах.
Я поплёлся по длинному коридору, проклиная бездарную планировку. Квартира произвела на меня удручающее впечатление. Диван в гостиной, вместо того, чтобы чинно стоять вдоль стены, непреодолимой баррикадой распростерся по диагонали комнаты. В спальне было не лучше, словно весь списочный состав ОГПУ искал в моей постели план троцкистского заговора. Моё кресло, сидя в котором я любил курить, уставившись в фотографию покойного деда, было перевернуто и, словно ужасный монстр, нацелило на меня четыре рога, которые раньше были безобидными ножками. Я смотрел на портрет деда и думал о том времени, когда мужчины носили прекрасные щегольские усики, и когда девицы не были столь навязчивы, как стоявшая рядом со мной.
— Это ты сама всё перевернула, я здесь не при чём, — заявил я в тот момент, когда тошнота и головная боль образовали внутри меня жуткий альянс.
— Почему ты так решил?
— Потому что не верю в полтергейсты.
— Причем тут полтергейсты?
— Потому что на перевернутом кресле нельзя…
— Нет, можно, — она прервала меня и, расположившись на перевёрнутом кресле, задрала подол платья.
В этой позе её ноги казались ужасно костлявыми и кривыми.
— Прекрати, видеть тебя не могу. — Взяв её за руки, я поднял её с кресла и спросил: — А между прочим, как тебя зовут?
— Нина.
— Слушай, Ниночка. Оставь меня в покое. — Нежно, но настойчиво я оттеснил её к входной двери.