О чём думает Дед? Вокруг чёрт знает что творится, а он, наверное, спит, откинув в сторону все четыре лапы. Сторож называется!
Я тихонько встаю с нагретой постели и выхожу в сени. Алёнка и отец не слышат. Они спят. Сквозь дырявую крышу в сени заглядывают яркие звёзды. Лунный свет облил крыльцо и мохнатые кусты. Сосна перестала качаться. Стоит прямая и молчаливая. А из-за неё высунулась берёза. Листья поблёскивают, будто на каждом по светлячку сидит. Кружевная тень перечеркнула белый ствол. Тень не стоит на месте — шевелится.
А листья-светлячки мерцают. За камышами притихло глубокое озеро. Оно такого же цвета, как небо. Луна купается в озере, звёзды мигают. От берега до берега протянулась широкая жёлтая полоса. Там, где вечером прошла рыбачья лодка, осталась серебристая дорожка.
В глубине острова мигнул и сразу же погас огонёк. Остров виден отсюда как на ладони. Лунная полоса проходит рядом с ним.
Сколько я ни таращил глаза, огонёк больше не загорался. Наверное, показалось.
Я негромко зову Деда. Громко ночью говорить не хочется. Тишина. Мрачно смотрит на меня бор. Молчит. Но вот закачались кусты, зашелестела трава, огнём сверкнули два глаза. Мохнатый ком выкатился на освещённую луной травянистую тропинку. Замахал хвостом. Холодный нос ткнулся в мою ладонь. Дед взъерошенный, мокрый; он поворачивает голову в сторону озера, глаза его вспыхивают розоватым огнём.
— А если медведь сюда приковыляет? — спрашиваю Деда.
Дед улыбается. Он умеет улыбаться, это мы заметили давно. Первая увидела Алёнка. Мы откуда-то возвращались, а Дед оставался дома. Встречая нас, он вдруг в первый раз улыбнулся. Сморщил чёрный нос и оскалил зубы. Зубы у Деда острые. Он никогда и не нюхал зубного порошка, а зубы всегда белые, даже зависть берёт.
— Он смеётся! — закричала Алёнка. — Честное слово, смеётся!
Мне очень нравится Дед, когда смеётся. Но он не так уж часто делает это. Дед — серьёзный пёс. Напрасно я усомнился в нём: старикан честно несёт службу. Весь в росе выкупался.
Снова вспыхнул на острове огонь — я не ошибся, — вспыхнул и на этот раз не погас, а, наоборот, длинным языком вытянулся вверх, ярко разгорелся. В небо взметнулись искры. Горячий отблеск огня заиграл на соснах, у костра заметались длинные тени. Тени сходились и расходились. Наверное, так раньше дикари плясали, радуясь огню. Кто бы мог быть ночью на острове? Берега там крутые, высоко вздымаются над водой. Костёр ещё раз выбросил в небо сноп искр и погас. Словно его водой залили. Пропали тени, и снова остров нахохлился, почернел.
Долго я смотрел на остров. Не хотелось мне быть там ночью. И почему костёр так неожиданно погас? Будто сам по себе загорелся и потух. В голову полезла какая-то чертовщина: страшные истории про утопленников и нечистую силу. Вспомнил повесть Гоголя «Майская ночь, или Утопленница». Разбудить отца и Алёнку? Не поверят. Скажут, со сна примерещилось. А утром смеяться будут. Я ещё раз провёл рукой по курчавой спине Деда и пошёл спать. В сенях не сразу нащупал ручку двери и почувствовал неприятный холодок между лопатками. В городе такого со мной не случалось. Закутавшись с головой в одеяло, я крепко закрыл глаза.
А сверчок всё скрипит и скрипит. Нет, он не скрипит, он рассказывает историю о том, как попал в этот старый дом и что с ним приключилось. Это очень занимательная история, смешная и печальная… Про сову и крысу… Рассказывай, сверчок, я не буду спать, я буду слушать…
Глава пятая
Алёнка мыла полы. На мокрых половицах играли в пятнашки солнечные зайчики. Алёнка наступала на них босыми ногами. Она опускала тяжёлую тряпку в ведро с мутной вспененной водой и шлёпала об пол. Потом, не вставая на колени, нагибалась и таскала тряпку назад и вперёд. Голые Алёнкины ноги и руки забрызганы грязной водой. Каждую субботу она мыла полы. Это к ней от мамы перешло. Мама всегда по субботам занималась уборкой.