ГЛАВА III
Неудачный брак
Сын или усыновленный внук умершего Приска Люций Тарквиний и Туллия, одна из дочерей Сервия, были горды, честолюбивы, хитры и с самых юных лет проявляли замечательную силу воли, редкую в таком возрасте.
Схожие наклонностями, молодые люди, выросшие вместе, естественно сочувствовали друг другу, возненавидев пару сверстников, которые, – брат Люция, Арунс, и сестра Туллии, звавшаяся тоже Туллией[2] имели робкий, добрый характер.
Видя такую разницу, проявлявшуюся резко во всем, пустом и важном, старый Сервий не придумал ничего лучшего, как женить гордого Люция на своей доброй дочери, а злую отдать за робкого Арунса.
– Они будут добавлять одни другим то, чего у тех недостает, – говорил он некоторым из близких к нему особ, когда те осмеливались указывать ему неподходящие черты составленных пар.
Знатный старшина латинского городка Ариция, принятый в число римских граждан, патриций-сенатор Турн Гердоний и его тесть, верховный начальник всего жречества Эмилий Скавр – люди близкие царю Сервию, любимые им, – откровеннее всех порицали решенный им неравный брак воспитанников с дочерьми, осмелились прямо предрекать всякие беды в грядущем, но Сервий не послушал и их, даже ускорил назначение дня свадьбы, чтобы положить конец всем подобным приставаньям любимцев с отговариваниями, советами, мрачными угрозами.
Не имея жены, царь пригласил быть посаженою матерью невест одну из пожилых родственниц Тарквиниев.
Это также не понравилось Турну и Скавру; они предполагали, что царь изберет в матери невест кого-либо из их близких особ.
– Ты понимаешь, кто это ему надул в уши? – спросил Скавр своего зятя при таком известии, – Виргиний Руф.
– Возможно, – согласился Турн с мнением тестя, – он же, может быть, навел его и на всю эту злосчастную затею; весь Рим знает, что царевич Люций рабствует перед фламином. Чего ему надо? – попасть в цари после Сервия? – но ведь не жрецы избирают властителей.
Скавр вместо ответа двусмысленно пожал плечами, сам еще не убежденный в том, что такое гнездится в его сердце, нашептывая с некоторого времени его чуткой душе всякие недобрые предчувствия, – поэтому Публий Эмилий Скавр их не решался кому-либо высказывать.
Великий Понтифекс Рима, будучи жрецом всех алтарей, в то же время был человеком светским, состоял на гражданской или военной службе; его не посвящали в сан, а просто назначали по выбору Сената из самых знатных особ для контроля религиозных дел[3].
Фламин Юпитера Децим Виргиний Руф явно был заклятым врагом Скавра, не только потому, что тот был его начальником, надзирателем, но и по соперничеству в царских милостях.
Сервий не любил юпитерова жреца за мрачный фанатизм, слепую приверженность к старине; не любил за то, что он и подобные ему люди, как гнилые, старые дубы, непомерно разросшиеся ветвями, не впускали в римский лес никакого свежего дуновения извне, никакого луча света, – не допускали в жизнь народа никаких нововведений, хороших заимствований у более культурных соседей, тогда как Скавр был человеком светлых идей, доброго характера, хороший полководец, много путешествовал, был по-тогдашнему высокообразованный, умственно развитой римлянин.
Он стоял за идею объединения Италии с Римом не мечом и огнем завоеваний, а мирным расширением торговли и кровного родства с населявшими ее племенами.
Проводя свои идеи из теории в практику, Скавр вторым браком женился на взятой им пленнице, самнитской княжне, которую потом, в силу международных прав и договоров, должен был отпустить домой в Самний, но оставил у себя рожденного ею сына.
Он любил его больше, чем свою единственную дочь, но по римскому закону, тем не менее, этот Арпин считался за раба в доме отца.
Скавру не нравилась дружба Арпина с внуком фламина Руфа.
– Этот бесхарактерный мямля-нытик Виргиний доведет тебя до беды, – говорил он.
– Но Виргиний один из всей римской патрицианской молодежи не считает меня за раба, – возражал Арпин, – это невольно заставляет меня любить его, прощать слабости и недостатки его женоподобного характера. Он к тебе подделывается, потому что дед так велел, и если не остережешься, быть беде... я уверен, тут кроются недобрые сети.
– Какие?
– Я еще не совсем разгадал, но отлично знаю, что они есть перед тобой, расставлены тебе, мой богатырь, этим ничтожным щенком. Виргиний, может статься, и сам-то о том не знает, потому что недалек умом, а ты в них завязнешь, как недогадливый медведь, подружившийся с охотничьей собакой.
Скавр, не объяснивший своих затаенных идей Турну, еще меньше был склонен выдавать их мальчику и тоже лишь двусмысленно пожал плечами, оглядев с усмешкой могучую фигуру сына.
Арпин, воспитанный без неги, среди рабов, был непомерною силой похож именно на медведя, но «недогадливым» Скавр называл его напрасно. Арпин был, напротив, предусмотрительным и осторожным человеком, каким редко бывает юноша 18-ти лет, и соединял с этими качествами еще более редкую беззаветную удаль, беспредельную смелость, доходившую до презрительного отношения ко всем бесчисленным страшилищам римской мифологии.
Так как ни один человек бороться с ним не мог, то Арпин желал померяться силой в поединке с каким-нибудь косматым Сильваном, сатиром, Фавном, даже с самим странным Инвой-лешим, жившим, по поверью, в гроте Палатинского холма.
Опасаясь гнева отца, Арпин не высказывал таких желаний никому, кроме своего друга; один Виргиний знал их и ужасался, уверяя, что Инва способен одолеть всякого богатыря одним своим взглядом, окаменяющим, наводящим столбняк, как на зайца взгляд змеи.
– Ну вот!.. – возражал Арпин, – прежде чем он успеет напустить мне страха, я его схвачу в охапку и принесу на Форум... принес же Геркулес Цербера из преисподней... леший уж, конечно, не сильнее адского трехголового пса.
ГЛАВА IV
Точно не свадьба!
Утром в день свадьбы тетка Ветулия подвела девушек-невест к очагу в жилище Сервия; они преклонили колена пред кумирами Ларов и Пенатов, богов-покровителей дома, стоявшими над очагом, и повесили на стенку несколько своих девичьих украшений недорогого сорта, из бус и лент, в жертву этим гениям – душам усопших хозяев, живших в этом доме прежде.
Так водилось исстари.
Лары и Пенаты у римлян были «домовые» духи, – иногда предки хозяев, иногда чужие им по крови, если дом перешел в другой род продажей или дарением.
Потом невесты с тетушкой и целым сонмом девушек-подруг, певших свадебные песни и священные гимны, играя на лирах и флейтах, тихо пошли в Капитолий приносить жертвы Юноне и Венере, состоявшие из цветов, благовоний и подвешивания к кумирам украшений. В том случае, когда невеста была в детском возрасте, что случалось нередко, лет 10-12-ти, она приносила в жертву свои игрушки. Дочери царя Сервия уже давно перестали забавляться куклами; им было лет 18-20; поэтому последний пункт исключен из обрядов, в Капитолий подруги не несли игрушек за невестами, а лишь цветы, ленты, бусы и золотые вещи, нарочно сделанные для украшения кумиров, в дар храмам.
Эта свадьбе в царской семье имела не совсем обычный ход также потому, что из нее пришлось исключить обряд «увоза невест»: женихи жили в том же доме; поэтому увозить новобрачных от их отца им было некуда.
Это огорчило приглашенных на свадьбу мальчиков-подростков: они должны были, по обычаю, защищать от жениха увозимую невесту, ставши в дверях дома, причем жених платил им за пропуск орехами, к которым добавлялись более вкусные лакомства, а иногда и ценные подарки.
И подарки, и лакомства, и орехи были розданы мальчикам у Сервия помимо обряда «увоза», но это вышло как-то скучно, без забавной возни в фиктивной борьбе с увозящим женихом, совершаемой в память похищения сабинянок сподвижниками Ромула, причем хохоту и шуткам конца не предвиделось.
2
У римлян женщины не имели своих отдельных собственных имен, а все звались именем отца, фамилией, с весьма редкими исключениями, до поздних веков развития цивилизации. У римлян женщины не имели своих отдельных собственных имен, а все звались именем отца, фамилией, с весьма редкими исключениями, до поздних веков развития цивилизации.