Я подумала, что он стоит так уже минут десять, потому что на волосах его и на плечах, да и на цветах тоже, был заметен слой снега.
— Простудится, — уверенно сказал кто-то у меня над ухом. Я вздрогнула и оглянулась. Сухонькая бабулька, вместе со мной только что вышедшая из автобуса, тоже, оказывается, рассматривала Вениамина Гавриловича. Причем, в отличие от других прохожих, весьма неодобрительно.
— Простудится, вот увидишь, — заверила она меня. — Нельзя так вот голым на улицу выскакивать.
В этот момент, как будто услышав ее слова, Вениамин Гаврилович повернулся к остановке. Я помахала ему рукой, он улыбнулся и пошел ко мне навстречу. А я к нему.
…Ужасно мешал букет. Он все время был между нами, и когда Вениамин Гаврилович пытался обнять меня, и когда пытался поцеловать. Ни из объятий, ни из поцелуев ничего не вышло, хотя порыв с обеих сторон был искренним, и даже очень.
— Ты не замерзла? — спросил он, хотя я-то, в отличие от него, была тепло одета. — Нет? Не замерзла? Пойдем скорей.
В его кабинете, как всегда, было тепло и уютно. Синие шторы, настольная лампа, мягкое кресло. Я почему-то подумала: «мое кресло», ведь в прошлый раз сидела в нем.
Ильин сел на пол рядом со мной (разумеется! Я почему-то не сомневалась, что он выберет именно это место и эту позу) и прислонился виском к моей поджатой коленке. Приглушенный свет настольной лампы добавлял обстановке интиму или как минимум возвышенной грусти.
— Давно вас не видела, — сказала я, — ровно с нашей последней встречи в ресторане. Кстати, ваша дама — очень привлекательна.
— Да, — Ильин кивнул, — мне раньше тоже так казалось. До встречи с тобой. Бог с ней, она та еще стерва и не заслуживает нашей жалости.
Он замолчал и задумался. Я ждала более подробных объяснений и потому тоже молчала. Прошло три минуты. Почему я говорю об этом с такой точностью? Потому что все это время я тупо смотрела на часы, висящие на стене, и ждала, когда Вениамин Гаврилович что-нибудь скажет. Правда, характер моих ожиданий быстро менялся. Первую минуту я ждала чего-то вроде «ты самая красивая и самая лучшая». Вторая минута понизила планку моих ожиданий: я уже готова была согласиться на просто «обаятельную и симпатичную». Не дождавшись ни одного не только ласкового, но и вообще какого бы то ни было слова к исходу третьей минуты, я окончательно разочаровалась в своих прежних представлениях о жизни.
Как все стремительно! Каких-то три минуты назад моя душа парила высоко в облаках и была полна чудесных ожиданий, волнений и предвкушений, и вот она неуклюже, стилем «мешок с тряпьем» плюхается на землю.
Как только секундная стрелка, болезненно задрожав, в третий раз миновала верхнюю точку циферблата и открыла счет четвертой минуте траурного молчания, я вдруг почувствовала себя скованно. Глядя на макушку Вениамина Гавриловича, на его руку, лежащую на подлокотнике моего кресла, я ощущала только неловкость, только ее, проклятую. А это труба. Я могу переломить любое настроение в себе — и гнев, и обиду, и радость, и даже раздражение. Я умею брать себя в руки и загонять эмоции туда, откуда они норовят выплеснуться. Но стыд, неловкость и скованность мне неподвластны. Я не знаю, как с ними бороться и куда их загонять.
Бесплатный совет всем трепетным девушкам: если во время любовного (или предлюбовного) свидания вы почувствовали себя неловко — немедленно уходите. Не тяните резину, не надейтесь, что «вот-вот пройдет», а уходите к чертовой матери! Своевременный уход нисколько не мешает вам встретиться с этим же самым человеком день-другой спустя. И наоборот, затягивая с уходом, вы ставите под сомнение вероятность последующих встреч.
…Поняв, что четвертая минута молчания меня добьет, я решила покинуть кабинет хозяина стоматологической клиники В.Г. Ильина. Но уйти, не попрощавшись, мне не позволяло воспитание, а прощаться, не успев прийти, тоже не слишком вежливо. Я на секунду задумалась, но, не найдя никакого внятного решения, совсем затосковала и мрачно спросила, только чтобы покончить с тишиной:
— Не покурить ли нам?
Ильин поднял голову и посмотрел на меня насмешливо:
— Отчего же не покурить? Покурим. — И протянул мне пачку сигарет.
Как же я возмутилась! Ни тени смятения, ни капли волнения. Да что там… ОН НАДО МНОЙ СМЕЕТСЯ!
Я, как дура, приперлась выслушать признание в любви, предложение руки и сердца, желательно срывающимся голосом, а здесь, оказывается, вечер сатиры и юмора.
Пока я придумывала, как достойно и гордо выйти из создавшегося положения, тишина опять обрушилась на нас. Курение, без сомнений, привычка вредная, но спасительная в тех ситуациях, когда нечего сказать. И я прикурила сигарету. Щелчок зажигалки в тишине прозвучал как выстрел — громко и зловеще. Во всяком случае, Вениамин Гаврилович вздрогнул так, как будто я изо всей мочи рявкнула ему в ухо: «Гав!!!»