Он был слишком гостеприимным хозяином и старался, чтобы мне было хорошо в его доме. Он весь вечер и всю ночь ухаживал, вот именно ухаживал за мной, а мне хотелось, чтобы он несколько иначе распорядился своими хозяйскими полномочиями.
Мне не хватало его иронии, и получалось так, что он и меня заставлял быть очень возвышенно-серьезной. Впрочем, все было замечательно, и мелкие придирки не в счет. Поругав себя за порочность, я заснула вполне счастливой.
Утром я поехала в редакцию, полностью проигнорировав Васино указание явиться к нему. Еще чего! Понадоблюсь — вызовет повесткой.
В «Курьере» я сразу окунулась в атмосферу затишья после бури. Все успокоились, вздохнули с облегчением, поздравили Мохова с возвращением и слегка заскучали: все-таки скандалы придают жизни специфическое очарование. Сотрудники сидели в отделах, в коридорах было пусто, только бледный Гуревич бродил из комнаты в комнату в поисках пропитания. На него-то я сразу и наткнулась.
— Как здесь, — спросила я его, — какие новости?
— Все, э-э-э, попрятались, подобно крысам, — шепотом доложил он. — Только я, аки буревестник, э-э-э, смело озираю просторы.
То, что Гуревич сравнил себя с буревестником, насмешило меня. Если и искать ему аналоги в мире пернатых, то скорее где-нибудь на заброшенной птицефабрике среди ободранных и совсем не бройлерных кур. Впрочем, как выглядит птица буревестник, я представляла себе слабо, вполне возможно, что она, то есть он, внешне чисто «аки Гуревич», такой же патлатый, неприбранный и всегда голодный.
— Что главный? — спросила я на ходу. Гуревич, мелко семеня за мной и принюхиваясь, выразительно пожал плечами. — Не от тебя пирожками пахнет?
Сева Лунин оказался не в пример Гуревичу более информированным.
— Главный доволен, — сообщил он. — Обещает прогрессивные реформы.
— Какие? — спросила я. — И когда?
— Говорит, скоро. Он сам мне сказал. Но по секрету. Уйди, гнида! — последнее относилось к Гуревичу, который просунул голову в дверь и выразительно уставился на бутерброд, лежащий перед Севой на тарелке.
Гуревич не ушел, а застрял в дверях, сопя и облизываясь. Сева от греха схватил бутерброд и принялся его есть, поглядывая на дверь.
— Майонез в панике, — чавкая, сообщил Сева. — Савельченко твой — тоже. Сволочи! — Сева от злости так впивался зубами в бутерброд, как будто это был не кусок хлеба с колбасой, а один из вышеназванных типов.
— Не люблю реформы, — вздохнула я.
— Нам-то чего? — Сева, наконец, дожевал бутерброд и говорил уже вполне внятно. — Тема хорошая, мирная — разборки, грабежи, контрабанда, убийства. Вот в «политике» все волнуются, им уже намекнули на перемену курса. А нам-то…
— Кстати, об убийствах, — вспомнила я, — вчера у меня в квартире нашли труп, представляешь?
— Да что ты?! — глаза Севы загорелись нездоровым огнем. — И тебя подозревают.
— Обалдел?
Но Сева меня не слушал. Он мечтал:
— Классная раскрутка нашего «Курьера»! Представляешь? Заметки во всех газетах: «Криминальный корреспондент «Курьера» Александра Митина обнаружила труп в своей квартире. Подозрение пало на нее. Адвокат, — это должен быть очень известный адвокат типа Резника, — решительно опротестовал постановление прокурора о взятии Митиной под стражу…»
— Ты хочешь, чтобы меня посадили в изолятор? — возмутилась я.
— Знаешь, — одернул меня Сева, — для раскрутки родной газеты можно было бы и посидеть недельку.
— Щаз! Ты был хоть раз в СИЗО? Я тебе предлагала, так ты ж нежный слишком: ах, я не могу выносить этого вида, этого запаха!
— Ладно, живи, — Сева махнул рукой и спросил вяло:
— Еще какие новости?
— Еще я замуж выхожу.
Сева опять возбудился:
— Да ну? За мента твоего?
— Нет. Совсем-совсем за другого человека.
Сева прореагировал странно:
— Жаль. Мент симпатичный, веселый. А он не обидится?
Этот вопрос занимал меня ничуть не меньше Севы.
— А мне наплевать. — Я старалась, чтобы в моем голосе было побольше бодрости и легкости. Но сама себе не верила. Как я скажу Васе о своих матримониальных планах? Как? Чем больше я думала об этом, тем больше злилась на Васю. Во мне нарастали агрессия виноватого человека и страх предателя. И, как всегда, в таких случаях мне хотелось, чтобы Вася в чем-то провинился передо мной, чтобы сделал гадость. И Севина идея о моем аресте вдруг перестала казаться мне бредом и начала обрастать привлекательными моментами.