— Всю папку забрали? — его собеседник был мрачен. — Зачем ты ее таскаешь с собой? Ты что — самый бедный? Не можешь купить несколько папок — по одной на документ? Приезжай ко мне, я дам тебе десять рублей на канцелярские принадлежности.
Морозов пропустил гадость мимо ушей:
— Успокойся, ничего же страшного. Адрес их у меня есть. Начнут выступать — прижмем. Да и вряд ли. Две взбалмошные девки, я таких знаю. Эмоции их захлестывают, но только на полчаса. Повопят, попыхтят — и забудут.
— Дай бог. А вдруг за ними кто-то стоит?
— Перестань! — Морозов раздраженно отмахнулся. — Я, собственно, звоню тебе только для того, чтобы предупредить: придут они к тебе обо мне спрашивать, так ты будь готов. Подстрахуй, будь другом.
— А зачем ты опять занялся собаками?
— Они меня за горло взяли, эти девки! — крикнул Морозов. — Да не волнуйся ты.
И выключил телефон.
«Ничего, — уговаривал он себя, — даже если девчонки пойдут в милицию, то, конечно, в его отделение, так что ничего страшного. Им отпишут, что все в порядке, человек хороший, проверенный, зарекомендовавший».
Глава 7
АЛЕКСАНДРА
Первым делом я позвонила руководству справочной. Вопрос, каким образом к ним в базу данных попал телефон моего недавнего знакомого Морозова, их почему-то очень смутил. На мои прямые вопросы они давали более чем кривые ответы типа: «А в чем, собственно, дело? А почему вас это интересует? А что у вас случилось?» и в таком же духе. Нет, отвечать они не отказались, но только после того, как из редакции придет официальный запрос. С печатью. И непременно подписанный начальством.
Ладно. Я взяла бланк, напечатала запрос и пошла к главному подписывать. Главного, как назло, не было. Был только его первый зам. Кузякин Михаил Федорович — старый козел и болтун.
В приемной восседала Клавдия Ефимовна — одна из двух секретарш главного. А это значило, что день не заладился. Вторая секретарша — Танечка, работавшая в другую смену, была милейшим созданием, чего никак нельзя было сказать о Клавдии, тупой и вздорной. Но это бы ладно. В дни ее дежурств приемная превращалась в газовую камеру — Клавдия обильно и безо всякой меры поливала себя духами по нескольку раз за день. Она источала такой стойкий неистребимый аромат, что он не выветривался часами. Когда Клавдия, как у нас говорили, «дыша духами и туманами», проплывала по коридору, двери в отделы спешно захлопывались, а окна, в свою очередь, распахивались, а когда она заходила в столовую, сотрудники «Курьера» бросали недоеденные супы и сосиски и опрометью кидались к дверям.
— Ее запахи несовместимы с жизнью, — говорил Сева Лунин. — И особенно с процессом питания.
Увидев Клавдию, я было попятилась, но в этот самый момент Михаил Федорович своевременно выглянул в приемную и обрадовался мне как родной.
— Саша! Какая прелесть. Прошу-прошу.
Я побрела за ним, провожаемая любопытным взглядом секретарши.
Михаил Федорович, как водится в это время суток, то есть в дневное, был без обуви, но и не совсем босой. Носки на нем все же были надеты. Ботинки стояли около письменного стола на газетке. По редакции ходили самые разные версии о том, почему он предпочитает разуваться и почему ставит ботинки на газету, но ничего вразумительного никто не придумал. Однажды корреспондентка из отдела информации, расслабившись сверх всякой меры, отважилась спросить, зачем это он газету под ботинки засовывает. Михаил Федорович нисколько не обиделся и с готовностью объяснил: «Чтоб ковер не протирался». Как именно стоящие ботинки могут протереть ковер, так и осталось тайной. Правда, говорили, что по дороге на работу он так интенсивно шаркает ногами, что подошвы перегреваются. И если ботинки шмякнуть на пол прямо так, без газеты, ковер можно и прожечь.
— Принес бы тогда подставку под чайник, — очень серьезно говорила секретарша Таня, — а то газета разве ж защитит?
Кузякин славился еще своими ударениями. Многие слова он произносил так, что и видавшим виды лингвистам не снилось. Моими любимыми словами в устах Михаила Федоровича были «лакОмые» кусочки с ударением на втором слоге и «вопрЕки» всему с ударением тоже на втором.
Михаил Федорович был человеком предельно добросовестным, и в те дни, когда он дежурил по номеру, в отделах прикалывали на стены черные траурные бантики. Он вносил такую редакторскую правку в материалы, что журналисты категорически отказывались признаваться в своей причастности к этим текстам. Как правило, авторы исправленных Михаилом Федоровичем материалов вели себя истерично, громко стенали, рвали на себе волосы, взывали к богу и правительству и более всего сокрушались по поводу некомпетентности Кузякина. «Он же ничего не понимает в экономике!» — орали представители экономического отдела. «Что он понимает в политике?» — орали в отделе политики, и так далее, и так из всех отделов.