Михаил Федорович терпеливо объяснял подчиненным, что нет такой сферы жизни, науки и культуры, доскональным знанием которой он бы не мог похвастаться. А потому он правил до неузнаваемости все (!) материалы, стоящие в номере, включая сводки Гидрометцентра и астрологические прогнозы.
Время от времени тщательность Кузякина приводила к серьезным внешним конфликтам. Последний разразился чуть более десяти месяцев назад, а именно 7 марта, когда дежурная бригада ваяла праздничный женский номер. В плане стояло стихотворение поэта Невтушенко, посвященное прекрасной половине человечества. Кузякин взялся за правку «текста» решительно, и, что интересно, многое в стихах исправил, то есть улучшил и уточнил. Расставил, так сказать, акценты. Убрал лишнее. Внес недостающее. И велел по факсу послать автору новый улучшенный текст на визирование. Невтушенко своего стихотворения не узнал и решил, что редакции нужна его экспертная оценка качества указанного стихотворения. Он написал коротенькую ругательную рецензию, суть которой сводилась к тому, что произведение не выдерживает критики, страдает множеством дефектов, стихотворный размер не выдержан, от рифм тошнит и наилучшим вариантом было бы убедить автора этого шедевра никогда больше стихов не писать. Получив по факсу отзыв известного поэта на себя самого в соавторстве с Кузякиным, редактор отдела культуры, торжествуя, понесся к Кузякину, наивно полагая, что тот устыдится содеянного. Михаил Федорович с интересом изучил рецензию и, почесавшись, сказал буквально следующее:
— Да? Занятно, занятно. Вот она, рефлексирующая русская интеллигенция. Хлебом не корми — дай себя поругать. Ну что ж, раз он так хочет, напечатаем стихотворение и под ним рецензию самого автора. Это даже оригинально. Только рецензию тоже надо подредактировать, сыровата она.
Редактор отдела литературы впал в ступорозное состояние. Но у него хватило сил дойти до своего рабочего места и позвонить Невтушенко. Кашляя и заикаясь, он объяснил поэту, что тот текст, который был ему прислан — не что иное, как его собственное произведение. Невтушенко, придя в себя, немедленно позвонил главному редактору «Вечернего курьера» Юрию Сергеевичу Мохову, который в тот момент находился в далекой заграничной командировке, и поделился с ним своими чувствами. Главный, в свою очередь, позвонил своему заму и велел ни в косм случае не трогать руками первоначальный текст стихотворения. Как объяснил сам Кузякин дежурной бригаде, «руководство распорядилось оставить сырой и непродуманный материал Невтушенко в первозданном виде».
Михаил Федорович добросовестно и взвешенно относился не только к тому, что написано пером, но и ко всему остальному, а потому шансов получить искомую начальственную подпись у меня практически не было.
Усевшись напротив меня в кресло и интенсивно шевеля пальцами ног, что было хорошо заметно сквозь носки, Кузякин начал:
— Как — она? (имелась в виду жизнь). Как — ваше ничего? Замыслы? Дерзания?
— Бог с вами, Михаил Федорович, — ужаснулась я. — Какие у нас, простых корреспондентов, дерзания. Что начальство скажет, то и делаем.
— Добро, добро, — похвалил он. — Начальство уважать надо.
— Вот. — Я протянула запрос. — Подпишите, пожалуйста, Михаил Федорович.
— Так-так-так. — Кузякин водрузил на нос очки. — Ага. Выводим, так сказать, на чистую воду телефонный узел. Хорошо. Но целесообразно ли нам ссориться со столь полезным ведомством? Покуда, насколько я знаю, наша редакция телефонизирована. Было бы неудобно остаться без средств связи, не так ли?
— Не телефонный узел, а справочную службу, — мягко поправила я. — И ссориться никто собирается. Просто я собираю материал об одной организации, телефон которой попал в их базу данных. Они нам даже спасибо скажут, если окажется, что организация эта — преступная.
— Значит, телефоны в редакции они нам не отключат? В благодарность, так сказать? — все-таки Кузяки-ну порой приходили в голову удивительные идеи.
— Не отключат, — твердо пообещала я. — Ни за что.
— Ага, ага. Оставьте тогда, Саша, ваш запрос. Тут подумать надо.
А что мне оставалось? Оставила, конечно.
Но это вовсе не означало, что я должна замереть и ничего не делать до того далекого мига, когда Михаил Федорович соизволит принять решение. Тем более что решение скорее всего будет не в мою пользу. И я отправилась в библиотеку изучать справочники.