— Поминал как-то старик, чтоб в гроб его соборовали с золотым хрестом, а где тот хрест взять, не сказал.
— Давно он это говорил?
— Не помню, родимый, врать не хочу.
Обведя взглядом убогое жилище, Антон будто посочувствовал:
— Бедновато у вас в доме.
Старуха дремотно клюнула носом:
— Мы усю жизнь у нужде.
— Сыновья не помогают?
— Сыны — отрезанные ломти, чего с них возьмешь.
— Где ваш Захар?
— У тюрьме сидит.
— Он же, говорят, освобождался.
— Ослободился и опять сел.
— Кто вам об этом сообщил?
— Старик мой.
— А старику кто?
— Вроде друг Захара какой-то объявился, переночевал у нас и тем же разом ушел.
— Давно это было?
— Несколько дён назад. Точно, родимый, не помню, врать не хочу.
— Как он выглядит?
— Ростом высокий, а лицо не разглядела — по темноте пришел в дом.
— Один?
— С Гриней Репьевым.
— Они что, знакомы были?
— Не знаю, родимый, врать не хочу.
— О чем говорили?
— Не слухала я их болтовню.
Старуха устало склонила голову и, как показалось Антону, даже всхрапнула. Задав еще несколько вопросов и не получив в ответ на них ничего вразумительного, Антон попрощался.
В бригадной конторе, тихой в это позднее время, Бирюков разговорился с Гвоздаревым о Екашеве. Когда речь зашла об их бедности, бригадир воскликнул:
— Загадка!.. Я, например, ничего понять не могу. Степан пенсию хорошую получает, но дело даже не в пенсии. Прошлую осень наш бухгалтер из интереса подсчитал, сколько Екашев получил денег из колхозной кассы… — Гвоздарев придвинул к себе счеты и принялся отщелкивать костяшками. — Нетель на четыреста рублей сдал, двух бычков на восемьсот, кабана почти на двести пятьдесят да картошки на тысячу. Итого получается… Две тысячи четыреста с лишним рубликов, не считая того, что еще одного борова Степан продал мясом в райцентре на базаре да, наверное, полдесятка овец туда же свез. Живут Екашевы вдвоем. В месяц, по словам продавца, тратят через наш магазин не больше двадцати рублей. Где остальные деньги?..
— На сберкнижку, видимо, складывают, — высказал предположение Антон.
— В том-то и дело, что у Екашева нет сберкнижки. Одеваются, сами видели, как. Сегодня перед тем, как отправляться Степану, говорю: «Переоденься почище, не стыдно в навозных штанах в больницу ехать?» А он серьезно отвечает: «Нету у меня, Гвоздарев, во что переодеться». Ну, мыслимо ли в наше время такое?..
— У них действительно в доме одни обноски.
— А в Серебровке издавна повелось: не годна одежонка стала, тащи Екашевым — доносят до последней нитки.
Антон невесело усмехнулся:
— Вот уж в самом деле, как сказал бы Кротов, загадочные обстоятельства. Может все-таки, Екашевы на детей тянутся?
— Дети от них отреклись. Старший Иван — мой ровесник, даже когда-то дружками были. Не так давно разговорились с ним, спрашиваю: «На вас, что ли, отец жилы рвет?» Тот с болью: «По конфетке внукам ни разу не купил. Одна песня у старика — на беспросветную нужду жалуется…»
Слушая Гвоздарева, Антон пытался уловить связи Екашева с пасечником или Барабановым, но никаких зацепок как будто не было. Самые разные мысли крутились в голове Антона. Он с пристрастием анализировал поведение Екашева, цыган, сложившуюся ситуацию и никак не мог соединить разрозненные факты в логическую цепочку. Цыгане, не получив в колхозе расчета и бросив на произвол судьбы лошадь, внезапно снялись с облюбованного места. Левка оставил свой нож в трупе Барабанова. Репьев, по словам Екашева, застрелил из обреза собаку Хлудневского, а Тропынин, будто нарочно, отыскал этот обрез в Крутихе. Екашев не понятно из каких соображений спрятал в амбаре сапоги и портянки убитого пасечника. У него же оказался золотой крест, который Репьев хотел продать верующему кузнецу. Чей это был крест? Если Репьева, то где он его взял? Кто телефонным звонком из райцентра спровоцировал Барабанова на покупку машины? Не Роза с Левкой?..
— Витольд Михайлович, — сказал Антон, — мне бы еще о Барабанове узнать побольше.
— Отличный был механизатор. Демобилизовался из армии три года назад. В технике разбирался великолепно. Хоть на трактор его сади, хоть на автомашину, хоть на комбайн. Норму пока не выполнит, с работы не уйдет. В прошлом году, помнится, снег рано припугивать начал, а у нас гектаров пятьдесят пшеницы в валках на полосе лежало. Будто на грех, задождило. Комбайны на подборке валков худо пошли. Андрей почти трое суток сам штурвал не бросал и других механизаторов за собой увлек. До колоска все убрали, хотя в других колхозах немало зерна снег накрыл. Вот такой этот был работник…