испить в реке
и измениться
на ветерке…
Сверкает радуга –
Млечный Путь,
и сердце радует
живая ртуть.
Высота в дождливую погоду
В тёплый дождик постоять
под навесом за дровами.
Высота ложится спать
всеми летними дворами.
Загрузив в себя пейзаж,
разговоры о покосе,
томик Пушкина, гараж
и бычка у бабы Фроси.
Высота ложится спать
под столетнею сосною,
съев подножье у моста
над речушкою лесною.
Испуская белый пар
в загрустившую малину,
словно медный самовар
согревают серафимы.
И улавливает глаз
знаки нового покоя:
высота ведёт рассказ
голубиной глубиною.
Стручок
Прощаемся у деревни
с берёзкой – лесной царевной…
Лицо у избушки в мальвах:
кивают вдогонку, мают.
Акация с лёгкой дрожью,
качая и свет, и тень,
мне в руку стручок положит,
чтоб ярче случился день.
Чтоб свист раздавался в пути
и знал я, куда идти.
И в свисте этом творенья –
живые стихотворенья –
синицами прилетали
и крошки с ладони клевали...
Иду и свищу в свой стручок,
как в зимнюю пору сверчок.
Поэт сражается со своими мыслями
Утро – танцует девчонка,
бабочка – бант на цветке.
В синей поддёвке из шёлка
клён отразился в реке.
В шапках купеческих горы,
словно седые отцы.
Знаю: опричник Егорий
тучу ведёт под уздцы.
Лист у берёзы расправит,
словно листок с табаком,
и на последней заставе
выпьет, крестясь, молоко.
Мысли тоски и сомненья,
миру несущие мрак,
вас отгоню вдохновеньем,
словно голодных собак!
Монолог озёрной воды
Говорю всеми складками рта
у лесного простора:
я – заросшая тиной вода,
позабывшая оры!
Из подземного мира пришла
одинокой монашкой...
Выходи меня пить, мушмула
и лесная ромашка!
Расступитесь, потоки тепла,
перед явью лазури!
Знаю я: из-под толщи стекла
не доносятся бури.
Но ударит букашка ногой,
тронет ветер рукою,
и разбит голубиный покой,
и запахло рекою.
И опять, нарушая покой,
говорю, что случится со мной!
Соната света
Возвращаюсь домой с Катуни…
В заходящих лучах грачи
так похожи на золотую
шапку, сшитую из парчи.
Водяные глотая пули,
заедает уставший день
земляникою от июля
участившуюся мигрень.
И мерещится: среди веток,
совершая путь на луну,
зазвучала соната света,
воспевающая Весну.
После жизни
Умру – поселюсь
в трёх камнях,
огромных, замшелых, щербатых,
лежащих в алтайских полях,
поющих под ветром сонаты.
У трёх одиноких дорог
сошлись три любви, три разлуки.
И тянет зелёные руки
к ним тополь седой, одинок.
Уютно живётся в камнях:
то дождь постучит, то метели
порадуют свежей постелью,
то дальний проедет монах.
Когда же окликнет Рассвет:
«Вставай, Мухасё, надо ехать.
В ночи, у Вселенского Эха,
Басё твой читает сонет!» –
отвечу ему тишиной,
травою, укрывшейся снегом:
«Пусть лошадь качает телегу,
чтоб лучше спалось под луной!»
Соната пробуждения
Рассвет в малиновый сургуч
окрасил спящие деревья,
мечтая платье сшить из туч
и к зеркалу войти в доверье.
В том зеркале круговорот
явлений, миру незнакомых,
весенним воздухом поёт
и дышит свежею соломой.
Войду и я в его простор
хоть человеком, хоть былинкой,
где ветер руки распростёр
над каждой бабочкой и бликом,
где на поляне у цветка
лежит в ногах влюблённый камень
и шепчет: «Милый мой, пока:
я буду ждать тебя веками»!
Цвет голоса
У радуги семь цветов,
у голоса – лишь один.
Он цвета старых мостов
и осени господин.