станут им как игрушки,
что украшают ель!
Прозрачность
В ближайшем к речке лозняке
одежду скинуть, сбросить тело,
и светом стать, и налегке
лететь по небу неумело.
В составе неба – сон лозы
и птичьи трели на рассвете,
и пролетевшей стрекозы
мечты о бесконечном лете.
Ах, говорите широко –
пыльцою и порывом ветра,
чтоб не скисало молоко
чудес, открывшихся поэту!
И дверь прозрачною была
для одинокого виденья,
что по ту сторону стекла
есть марсианское растенье.
Славяне ветра
Как живут славяне ветра,
знает долгая верста,
полосатая как гетры
из тюремного холста.
Но войди в её просторы –
в сырость ночи, в трудный день –
в небеса закинут горы
снов сиреневую тень.
Кровь славянская хохочет –
ветер ей и друг, и враг,
и тесак разбойный сточен
о родительский чердак.
Ободряющие речи
овсяного ветерка
мысли от застоя лечат,
чистят жилы на века.
Горная пасека
Зов лозняка, пчелиное жужжанье
и речь ручья о скором урожае.
Среди цветущих маков хоровод
стрекоз и мошек празднует восход.
Здесь пасечник, осматривая соты,
с умением воздушного пилота
качает на ресницах тишину
как юную красавицу-жену.
Здесь существует дело озорное –
вселиться в мёд татарскою ордою
всех молодых, дерзающих зубов,
и позабыть на время реки слов.
Дать им звучать и глубже, и полнее
в узорах победившей время лени.
В пору цветения
Пчелиный полдень…
Мир в полосках:
трава, моя печаль,
берёзка…
Сухой,
прогретый солнцем ливень
течёт весь день
в розетки яблонь, вишен, сливы,
в густую тень.
И мнится: каждая пчела –
янтарь,
застывшая смола.
Просьба о помощи
Соблюдя этикеты,
вечер синим горностаем
пожелал войти в кассеты
городских домов из стали.
Ну, а я пою рассветы,
проезжающие мимо,
как нарядные кареты
исторического Рима.
Дамы в платьях-парашютах,
приземляясь на сиденье,
превращают это утро
в олимпийское виденье.
Ночь, влюблённая в приметы,
день с улыбкою налима,
помогите петь рассветы,
проезжающие мимо!
Воспоминание о Земле,
когда на ней жили поэты
Лёгким, вёсельным шагом иду по родной стороне,
лучезарю, смеюсь, и осенняя роща – во мне,
и костров языки так доверчиво дразнят рассвет,
и меня в моей местности не было тысячу лет.
Где же я? Посмотри хорошенько вокруг:
разве это не я в посевную ворочаю плуг?
И лягушкой пою на зелёной кувшинке пруда?
Электрическим током для связи бегу в города?
Усмехаются слуги гармошкой растянутой тьмы,
и стрекозы полей в одинокий цветок влюблены,
а у летнего утра – загар среднерусских равнин,
и песчаным станком припечатан к судьбе бедуин.
Отзеркалил, смешался, огню подарил свою суть.
Только ты, мой читатель, мечтай про зелёную грудь,
и дыши, и храни лебединую верность любви
в каждой щепке, в золе, в круглосуточном токе крови.
Вспоминай о Земле, когда жили поэты на ней,
не познавшие цифру в весёлом кружении дней.
Жёлтый Владыка
Следы
Дремлют в Азии следы
от воды и до воды,
от песка и до песка…
Жизнь осёдлая – тоска!
Их оставил человек
одинокою ногою,
доедая чебурек
у колодца под луною.
И с тех пор хранят следы
тайну Нового Завета
от воды и до воды,
от поэта до поэта.
За весенним дождём
– Куда направляешься, странник?
– Иду за весенним дождём.
– Чтоб душу песком не ранить
со мною вместе идём!
Застанем дождь на просторе
сибирских лесных дорог
и, позабыв о горе,
наполним влагой сапог!