Случилось другое. Новый день начался вроде бы, как и ожидалось, с очередных татарских наскоков и града стрел. Но Мстислав Романович стоял твердо, как и вчера, и попытки прекратились. До полудня ничего не происходило, и киевский полк, обложенный со всех сторон, мог только наблюдать, как победители грабят разоренный стан большого войска, которого не было больше в живых.
После полудня к холму, к самым укреплениям, подъехал одинокий всадник. Махал руками, показывая, что оружия при нем нет и прибыл он для переговоров. Это был не татарин.
Мстислав Романович узнал его сразу: Плоскиня, тот самый татарский друг, предводитель вольных степных людей, или, проще говоря — сволочи.
И еще раз Мстислав Романович вспомнил Удалого, который не позволил убить тогда второе татарское посольство. Почему-то Мстиславу Романовичу казалось, что именно он зарубил бы тогда этого Плоскиню — и рука бы не дрогнула. Он и в тот раз вел себя нагло, и сейчас стоял такой весь приветливый, что так и хотелось рубануть мечом по гладкой роже. Впрочем, любопытно, зачем он пришел. И жить, жить все-таки хочется! Мстислав Романович чувствовал эту жажду жизни, даже зная, что спасаться не станет — честь не позволит.
Плоскиня все махал руками, звал. Мстислав Романович велел своим людям провести татарского друга через дебрь и представить для допроса. Несколько дружинников кинулись — и привели.
— Говори, зачем пришел! — Мстиславу Романовичу не хотелось даже и тени страха за свою жизнь показывать этому перебежчику.
— А, ты, князь, узнал меня? — обрадовался Плоскиня. — И я тебя помню. Вот — снова к тебе пришел, с поручением.
— Гад ты ползучий! — гневно сказал Мстислав Романович. — Погляди, сколько бед нам татары наделали! А ты, русский, им служишь! Платят тебе, что ли?
— Ой-ой, — сразу огорчился Плоскиня. — Правильно, князь, говоришь. Такое горе, такое горе, что и сказать нельзя. — И, тут же забыв о горе, продолжил: — А я что вам говорил? С ними надо в дружбе жить, с татарами-то Вы же так их рассердили! Уж так рассердили!
— Это что! — надменно проговорил Мстислав Романович. — Мы их не так еще рассердим, погоди! А ты чего пришел? — спросил он, стараясь, чтобы вопрос прозвучал не слишком вопросительно, чтобы Плоскиня не догадался, как может хотеться человеку жить, даже когда он обязан умереть.
— Так я опять с тем же самым! — оживился Плоскиня — Велели тебе, князь, передать, что хотят отпустить тебя и дружину твою.
Радость толкнулась в сердце Мстислава Романовича. Однако виду он не подал, сидел по-прежнему неподвижно и не обратил внимания на возбужденно-недоверчивый гул, что прошел по его войску. Подумалось только: а вот Удалой — обрадовался ли бы он. если ему враги жизнь подарили?
Плоскиня между тем все говорил:
— Уж они тебя, князь, уважают — сил нет! Понравился ты им. Они, татары-то, любят, когда с ними отважно. Это у них, слышь-ка. — он понизил голос, как будто сообщал нечто ценное, — за самую большую честь считается, если кто отважный. Ну! Что ты! Страсть как любят. Если храбрый — они не глядят, какого рода, знатного или низкого, к примеру. Ставят темником! Ты. князь, уж им очень понравился.
Мстислав Романович напряженно думал, но старался, чтобы на лице не отражались его думы. Слабо верилось татарскому прихвостню А даже если и отпустят — каково будет возвращаться? Что это — спросят. — всех, значит, побили. а ты один уцелел и людей сберег? Отсиделся где-то? Впрочем, эта мысль была невнятной. Никто так не спросит А самая могучая мысль, которая все громче звучала в голове, была: жить! жить!
Он не был трусом, князь Мстислав Романович. Если бы татары продолжили попытки взять его холм, он отбивался бы, пока хватило сил. Он погиб бы — но не побежал бы и не сдался! Это он о себе знал твердо. И если не хочется умирать, то это не значит, что ты трус. Никому не хочется.
— Отпустит, говоришь? — переспросил Мстислав Романович, оборвав поток словес нежданного посланца. — И войско мое? Я без войска отсюда не уйду!
— И войско. А как же? И войско тоже, — зачастил Плоскиня, почуяв, что князь поддается. — Говорю же — они храбрых отпускают! Всех, кто им понравился, отважных, всех отпускают!
Тут Плоскиня слегка запнулся, поняв, видно, что чересчур загнул. Но Мстислав Романович не заметил оговорки.
— Вот ты, — смотрел он Плоскине в глаза. — Вот ты — русский ведь. Тебя русская мать родила! Вот мне скажи, им скажи — русским людям, — он кивнул на свое войско, застывшее в молчании. — Не обманут татары? Отпустят нас?
Плоскиня облегченно улыбнулся.
— Да что ты, кня-азь, — протянул он. — Они никогда не обманывают. Так и велели передать: выходите, мол, и поезжайте на все стороны.