– Мое наказание началось, – коротко сказала мадам Эйнсворт и вышла из комнаты.
В ту же ночь она вместе с сыном выехала в Новый Орлеан.
Через несколько дней после разговора с отцом Жозефом Филиппу стало лучше, и он повеселел. Каждый день Селина переносила его из кровати в большое кресло, к окну, и с этого удобного места он мог смотреть в сад и наблюдать за работавшим там садовником.
Он знал каждое дерево, каждый куст и удивлялся, как повсюду разрослась непокорная виноградная лоза.
– Мамочка посадила ее, – говорил он. – Когда я оставил сад, она была не выше моих колен, теперь она вышиной с дом. Кажется, что она хочет на небо взобраться! А вот магнолия, которую мы с мамочкой посадили в тот день, когда уехал отец Жозеф. Тогда она была совсем маленькой, а теперь это уж почти дерево. Вот и грядка лилий, которую мы посадили в тот день, когда Дея продала «Квазимодо»! А те вон фиалки на грядке – последние цветы, посаженные милой моей мамочкой; я помогал ей, а вокруг меня все время порхали Майор и Певец, и как заливался Певец в тот день! Я раньше не слышал у него таких трелей – похоже, он знал, что мамочка слушает его в последний раз… Как бы мне хотелось, чтобы Майор и Певец вернулись!
Дея не отходила от постели Филиппа, не спускала с него тревожных глаз, полная то надежды, то страха.
– Ему лучше с каждым днем, – говорила она Селине, но та грустно качала головой и спешила уйти, чтобы скрыть непокорные слезы.
Однажды утром Филипп чувствовал себя совсем хорошо – он был почти весел, играл с «детьми», ласкал и гладил Гомо, который терся возле него, и разговаривал с Лилибелем, вспоминая наиболее интересные приключения их путешествия.
Около полудня пришел отец Жозеф. Его худое, бледное лицо было печально и взволнованно, голос дрожал и прерывался, когда он тихо в стороне разговаривал с Деей.
– Да, да, дитя мое, мы должны сказать ему. Наша обязанность подготовить его. Они будут здесь через несколько дней.
Филипп уловил слова: «Они будут здесь» – и мгновенно встревожился.
– Кто, кто будет здесь? – воскликнул он возбужденно, поднимаясь с подушки.
– Дитя мое, успокойся! – промолвил отец Жозеф, кладя руку на голову Филиппа. – Не о чем беспокоиться и волноваться. Твоя бабушка и дядя очень скоро приедут.
– Очень скоро! – повторил Филипп в отчаянии. – Они приедут взять меня отсюда! – И, отклонившись на подушку, он залился слезами: – Они приедут за мной, они возьмут меня!
– Они приезжают, потому что любят тебя, – мягко ответил отец Жозеф.
– Они хотят видеть тебя, потому что ты болен; не тревожься, постарайся быть спокойнее, – уговаривала его Дея. – Никто не возьмет тебя отсюда. Ты навсегда останешься со мной и с папа!
– Они возьмут меня! О, Дея, я не могу ехать с ними! Я не хочу ехать с ними!
– Дитя мое, мой милый мальчик, они совсем не думают брать тебя, – говорил отец Жозеф, расстроенный слезами Филиппа.
Всю ночь Филипп был возбужден и беспокоен. Доктор нахмурился, осмотрев его, и настойчиво повторял:
– Больной сейчас в таком состоянии, что ему необходимы покой и сон. Дайте ему успокоительных капель и постарайтесь, чтобы он поскорее уснул.
Дея и Селина употребили все усилия, чтобы утешить и успокоить мальчика, но он лежал с широко раскрытыми блестящими глазами, и лихорадочный румянец опять горел на его щеках.
Около полуночи он попросил положить его у открытого окна и начал всматриваться и вслушиваться в темноту, как бы ожидая чего-то. Была томительная, знойная ночь, но, несмотря на раскрытые окна, прохлады не чувствовалось. Временами Филипп вздыхал и беспокойно переворачивался. Селина нежно обмахивала его, а Дея старалась усыпить его тихой, монотонной речью. Но все было напрасно. Широко раскрытые блестящие глаза продолжали всматриваться в глубину сада или вверх, в синее небо, сверкавшее мириадами звезд. Вдруг все озарилось бледным розовым светом, белые цветы вырисовывались яснее, а высокие головки восточных лилий приобрели нежный палевый цвет, листья вздрогнули и стряхнули с себя кристальные капли, птицы зачирикали и начали перекликаться среди влажной листвы, а восток окрасился бледно-розовой зарей.
– Светает, – тихо сказал Филипп, – я не спал всю ночь. Скоро солнце взойдет, как тогда, когда мамочка, бывало, будила меня, чтобы идти к отцу Жозефу…
– Тише, Филипп, тише, постарайся уснуть, – шептала Дея.
С минуту стояла тишина. Вдруг Филипп вскочил, еще шире раскрыв блестящие глаза, и на губах засияла радостная улыбка.
– Дея, ты слышишь его?
– Кого, Филипп? Что ты слышишь? – спросила Дея в страхе.