Странная, необъяснимая способность чуять порядок на заводе завелась в охраннике с каких-то древних времен, и он просто живет с ней, отмечая равенство скрытого знания и сбывшегося факта.
Нет вопросов и нет об этом тревог: то, что умеет Валетов, – лишь осколок бо́льшего дара. Как если бы оперную приму заставляли петь на утреннике тысячу лет и она бы забыла другое место, другое прошлое, и платьице из тюлевой органзы, с пайетками по талии, стало бы второй кожей… «Как же она так распевается? – думает Валетов, а радио летит через стекло. – Не женщина, а погодное явление, и воет, и воет…» Ссутулившись, Валетов курит еще. Ждет, когда проснется Тамара. Она всегда в его дежурство встает по будильнику в 02:58, чтобы заменить на посту. Ему пора на обход в цех бумажного производства № 2, а № 1 сегодня патрулируют коллеги с проходной № 3.
Валетов кивает ей. Грузная женщина, круто сужается от таза к щиколоткам, зевает, шагая словно по невидимой узкой доске. Работала Тамара когда-то на хлебозаводе, ей не привыкать к конвейеру: поток людей здесь заменяет поток булок; и в пару ей ставят мужчин, чтобы доукомплектовать жесткостью. Валетов снимает с ремня досмотровый металлодетектор, это уже часть тела, от его рукояти – вытертый след на бедре в форме улыбки, как у стрелка Среднего Запада, – еще не забыть фонарик, рацию и игрушечного динозаврика своего в карман. Давным-давно кто-то над тирексом поиздевался, но отходчивый Валетов забыл, кто и как это было, потому всегда берет рептилию с собой. Другие его ящеры – фигурки, вырезки и пазлы – и ночник-диплодок, сомкнувший шею с хвостом световым кольцом, находятся в безопасности жилищной ячейки, где-то внутри хрущевской геологии.
Отметить в журнале время выхода и в путь.
Похрустывает снег. Сменяются предупредительные щиты от службы ТБ: «Влюбленная кокетка на производстве – несчастный случай!», «Был коллега – стал калека», в таком духе. На коротком участке тротуара вонь вареной целлюлозы перебивает ветерок свежести со склада древесной щепы. Затем вырастает громада штабеля круглого леса. Из темноты, отразив цеховой периметр света, спилы стволов глядят на Валетова бледными плоскими ликами: без черт, тысячи их навалено, замкнутых тысячью колец. Ему бы пройтись ближе, а лучше – взобраться по их крутому склону, представляя с веселым страхом, как оступается и катится на него одно лихое бревно, второе-третье, вал! – и небо над ним глухое – черная крышка мира. Странное желание, он так не хотел раньше.
У столовой «Снежинка» Валетов видит уазик-буханку местных электриков. Помнит: в том году приводил их в управление ЧОП, потому что из автомагнитолы торчал диск «Руки вверх», а это накопитель информации – запрещенная техника на заводе, внос-вынос только по согласованной заявке. Валетов виновато жал плечами. Вставили бы диск – никто б не заметил, а так работа есть работа, да и электрикам плевать, отделались объяснительной. Все понимают, что чертежи стратегического оружия с этого завода, выпускающего тарный картон и офисную бумагу, не выкрадешь.
Только вспомнил нарушителей, как померещилось ему сгущение ночи впереди: что-то двинулось за пределом фонарей. Даже не удивился, махнул фонариком – нет. Прошел за угол цеха – глупости. Некому тут бегать по ночам и нарушать. Он бы знал точно… Вот что касается нарушений порядка, за который Валетов ответственен, то они сходят с рук только фирмачам.
Фирмачи… В этом слове для охранника Валетова кроется флуктуация режима, размыв порядка, который его тело ощущает как жизненное противоречие, даже как – глупо признаться – что-то вроде любви. Свежая угроза, смешанная с бурлящей радостью, – вот что такое фирмачи.
Они появляются редко, но сразу и скопом, если большая модернизация.