Валетов их всех знает, изредка позволяет себе компетентно заговорить, вроде: «По наличию нарушений есть у вас замечания? По халатности есть наметки, по режиму?» Это достойное начало беседы, дальше оно само идет. Валетов научился такой форме интереса у импозантного мужчины с похожими усами, тот частенько расхаживал по цеху, сцепив руки за спиной и капризно сжав губы. Валетов стеснялся, не мог допытываться, кто же это инспектирует, пока на индюка не шикнул какой-то диагност, – оказалось, просто кладовщик, но что за поза.
Услышав ор у прессов БДМ, Валетов приближается, не стремясь, впрочем, явно обозначить присутствие, – опасно: это деловые матерные крики обер-машиниста. Стриженный ежиком, в просторной майке, Вуланкин без каски – ему можно, это раз, так потеть и бегать легче, это два, – он знает БДМ как свои пять пальцев. Все сто двадцать метров железной громады в длину и двенадцать метров в высоту, триста валов и валиков, насосы, шаберы, канатики, редукторы, маслопроводы и бог знает что еще. Тысяча метров в минуту бумажного полотна мчит на тамбур, многотонный вал офсета, свежий-белый, как яичко, – день за днем, день за днем, под рулением Вуланкина, потому Валетов прислушивается к оберу с благоговением.
– Ты скажи мне, куда ты пялишься?! – орет обер на молодого технолога. – У меня спросить не могли, какое давление в прессах? Я вчера сам туда с калькой лазил, ровные следы были и на лице, и на приводе валов.
– Я сюда смотрел, – сжимается технолог.
– Смотрел он! Так это манометр третьего пресса, а давишь ты, блядь, второй! А вчера у тебя там еще и магистрали были перепутаны, пока я не допер! У тебя цифры на лице и приводе наоборот светились!
Валетов решает, что здесь все идет как положено, проблема решена обером тогда, когда высказана. Валетов так же, с дискуссионной миной на простоватом лице, оглядывает начало многожелезного и сложносоставленного чуда БДМ и удаляется в пультовую, чтобы постоять темной тенью под кондиционером.
На мокрой части в начале машины целлюлозная масса, тонна за тонной, восьмиметровой полосой льющаяся с губы напорного ящика (привезен из Чехии), обезвоживается благодаря пакетам керамических гидропланок (австрийские); на прессах (гранитные валы из Германии), пройдя по особому сукну (немецкому), масса пережимается, и чем ровнее жмет при параллельности валов на каких-то килоньютонах на метр – тем равномернее бумажное полотно выйдет на сушильную часть машины («сушка» модернизирована по документации пухляша-чеха), где полотно сушится и в идеале не рвется, змейкой скользя вверх-вниз по сеткам (которую продали заводу немцы), а там и накат – бумага готова.
Валетову это объяснил у кулера в пультовой разговорчивый начальник Стройбуммаша. Из него так кофеин и никотин выходят; ну хоть руки, закручивающие гайки и поднимающие грузы, подумал Валетов, русские. Вообще он моментально распознает людей, ищущих глазами, с кем бы потрещать в четвертом часу ночи, и на каждом ремонте чуткий, но забывчивый Валетов, приняв нужную форму, задает им одни и те же вопросы:
– А остальное железо, вот это все?
– Да все забугорное, и дальше – транспортная линия, упаковка, сортировка, тыды-тыды. Вон электронику Siemens на пультах меняют.
– А русское-то есть? – спрашивает с азартом Валетов, он так интересуется год за годом половину своей жизни, и всегда без притворства, ему что-то важно в этом вопросе, но он сам не понимает что – может, лишь продолжение беседы.
– Вайфай русский, – улыбается собеседник, – и СИЗ у местных. Хотя нет! Я видал еще белорусский датчик газа на нуле, где насосы.
– А на других бумкомбинатах?
– Та же песня. Но лес наш, это да. Леса-то у нас до хрена.
Они обмениваются хмыками, потом внимание Валетова вязнет в мешанине труб, станин, валов – это все-таки не его порядок. Пожелав удачи Стройбуммашу, он идет дальше, постукивая фонариком по бедру.
Чумазая бригада надевает чугунные крышки на корпуса подшипников сушильных цилиндров. Вокруг разбросаны бутылки минеральной, «Давпон» выступает солью на робах, руки работяг без перчаток и до локтей покрыты тяжелой пахучей смазкой – она печеночной кровью свернулась в пластиковом ведре.
– Это, что ль, кровью мажете? – бодро спрашивает Валетов, выждав, когда один отвлекся.
– А то! Ишь какая густая – кровь мамонта! – отвечает слесарь.
«Как хорошо сказано, – удивляется Валетов, – кровь мамонта… это Mammuthus по-латыньски; немало передач про них смотрел; интересное предприятие было бы, экспедировать куда-нибудь, ну, на Таймыр, чтоб в замороженных пещерах мамонтов отмораживать да приспосабливать… вот как сюда, кровью-смазкой в подшипники… всю природу нашу в дело…»