— Эту версию я не исключаю, как и любую другую.
— Запросить для вас дело из архива?
— Будь любезен, если не трудно. А я до вечера еще одно мероприятие успею провернуть.
Не заходя в свой кабинет, Трифонов вышел на улицу, сел в машину и поехал в Поспешено. Дом, где жил погибший, находился в конце поселка, дальше — лес и проезда нет. Сельчане не могли не заметить черную «Волгу», медленно ползущую по центральной улице. Здесь не было дачных участков, жители только постоянные. Любопытные старушки сидели на скамеечках возле калиток и обсуждали свое тяжкое существование в трудные времена вечных реформ. Дом Рамазанова выглядел на фоне остальных богато. Два этажа, хорошая отделка, черепичная крыша и огромный участок.
Следователь привез с собой страшную весть для отца погибшего. У старика, кроме сына, никого не осталось. Они долго сидели в светелке. Престарелый жилистый осетин имел сильный характер, умел взять себя в руки. А может быть, до его сознания еще не дошел весь трагизм случившегося. Трифонов не вдавался в подробности. Он сообщил отцу о гибели сына при невыясненных обстоятельствах, но картину обрисовывать не стал.
— Вы меня простите, товарищ милиционер, вижу, что вы хотите что-то узнать от меня. В такую даль ехали. Спрашивайте. А я поплачу потом, когда уедете.
Старик глянул на бумажку, где был указан адрес морга:
— Когда я смогу увидеть Карима?
— Завтра, Осип Ашанович.
— Хорошо.
— Давно вы видели сына в последний раз?
— Вчера утром. Он уезжал на работу, а я собирался к другу, погостить денек. Карим попросил. Сказал, чтобы я переночевал у приятеля и домой не возвращался до сегодняшнего утра.
— Почему?
— Гостей хотел позвать на вечер. Молодежь не любит стариков. Мы им глаза мозолим. У них свое веселье. Сегодня утром я приехал. Мне с первого взгляда стало понятно, что вечеринка не состоялась. Они обычно столько грязной посуды и бутылок после себя оставляют, что на уборку дня не хватает. А тут все чисто. Мангал с заготовленными дровами не разжигали, мясо маринованное не тронуто. Что-то у них не сладилось. Я всегда очень переживаю за Карима. Особенно если он не ночует дома или устраивает вечеринки. Там же все курят, а у Карима астма. Случаются приступы, он может задохнуться. Без лекарств и дня прожить не может. А разве друзьям объяснишь? Он скрывает свою болезнь, стесняется, стыдится. Его и в больницу часто клали, только вылечить все равно не смогли.
— А друзей вы его знаете?
— Нет. Приезжал тут при мне один парень…
— Когда?
— Дней пять назад. Сказал, что коллега из Москвы, а Карим в это время в командировке был. В Иорданию ездил. Он же археолог. Востоковед. Раза два-три в год на Ближний Восток летал. Но не надолго. На неделю, не больше. Вот я и удивился, что его коллега не знает, где Карим. В музее ему могли об этом сказать.
— В музее?
— Карим работает в Музее восточных искусств… — На мгновение старик замолк, по щеке его пробежала слеза. — Работал.
— Как его коллегу звали?
— Он не сказал. Так, прошелся по дому. На второй этаж поднимался, в комнату Карима, огляделся, сел в машину и уехал.
— А какая у него машина?
— Я в них не понимаю. Бежевая. Обычная, таких много.
— А выглядел как?
— Высокий. Очень худой. Безликий какой-то. Ничего особенного. Лет тридцать пять на вид, темненький, но не брюнет. На вид русский.
— Можно посмотреть комнату вашего сына?
— Ради бога.
Они поднялись по крутым деревянным ступенькам наверх и оказались в огромной просторной комнате. Стеллажи с книгами, стены увешаны масками, восточными сувенирами, кривыми кинжалами. Отец стоял в дверях и сдерживал слезы, глядя на пустую комнату, Трифонов делал обход и всматривался в корешки книг, предметы, не пропуская ничего.
— Тут на полке что-то стояло. Похоже на книги, но очень маленькие. Пыль по контуру осталась. Не знаете, что здесь могло быть?
Старик подошел ближе.
— Кассеты. Тут стояли кассеты. Штук двадцать. Маленькие. У сына видеокамера, тоже маленькая. Он кино любил снимать. Говорил, как уйдет на пенсию, будет вспоминать всю свою жизнь, запечатленную на пленке. Семейная хроника. Только куда они подевались, не знаю. Он никогда их из дома не выносил и относился к ним очень бережно.
— А где видеокамера?
Хозяин открыл дверцу шкафа и развел руками.
— И камеры нет. Но ее-то он часто с собой брал. Где-то что-то снимал, а потом дома просматривал, что у него получилось.
— Посмотрите внимательно, все ли на месте. Старик обошел комнату, но других пропаж не заметил.
— А где он хранил свои документы?
— В столе. Но я туда никогда не лазил.
— Давайте глянем.
Они осмотрели содержимое стола. Документов там не нашлось, кроме институтского диплома, но отец был очень удивлен, обнаружив деньги. Доллары, рубли, иорданские динары, евро. Целое состояние. Одних долларов тысяч двадцать. И все небрежно разбросанные.
— Оказывается, мой сын был богатым человеком.
— Для вас это открытие?
— Денег я у него не просил. Цветы выращиваю, ягоды, овощи и торгую на рынке. На жизнь хватало и на дом тоже. То крыша потечет, то доска провалится. Нас сад кормит.
— Извините меня за то, что привез вам плохую весть, Осип Ашанович. Не буду вас больше беспокоить.
— Я понимаю. Не от радости чужими делами занимаетесь. Служба. Я вас провожу. До калитки.
Старик проводил Трифонова до машины.
— Гляньте, вон, через дом по левой стороне, у калитки толстуха сидит. В деревне шутят, что она моя невеста. Зовут Тихоновна. Она все про всех знает. Целыми днями у калитки сидит. Лодырь царя небесного, а не невеста. Я-то день и ночь кручусь как белка в колесе, а ей ничего не надо. Странные люди бывают.
— Я вас понял.
Беседа с Тихоновной длилась минут двадцать. Спрашивать ее о чем-то не имело смысла. Она сама решала, как ей строить разговор и что важно, а что нет. Трифонов слова вставить не мог, но польза от беседы имелась, и немалая. Тихоновна запомнила парня на бежевых «Жигулях». Номера машин здесь никого не интересовали, но вчера она опять видела долговязого, только уже без машины. Похоже, он ее у дороги оставил. Ключи у него в руках были, и он ими поигрывал. Заходил ли в дом Каримовых, она не видела, но обратно он возвращался минут через двадцать. Сумка у него спортивная была на плече. Времени точного она не помнит, но парень приезжал днем, часа в четыре или чуть позже.
За такую новость можно и потерять двадцать минут, и целую поэму о тяжелой женской доле выслушать.
Трифонов торопился в город. Его ждали новости, которые ему не терпелось выслушать.
По пути в прокуратуру Трифонов все же заехал в морг. Вскрытие успели сделать, осталось закончить дела с анализами, о результатах которых сообщат не раньше завтрашнего утра. Но патологоанатомы пришли к однозначному выводу: Карим Рамазанов умер во время приступа астмы. В петлю сунули труп. Смерть наступила между шестью и семью часами вечера. Следов насилия на теле не обнаружено, но есть след от укола. Причем средство, введенное в мышечную ткань, вызвало аллергическую реакцию, образовалась гематома под лопаткой, куда ввели иглу. Что именно вкололи Рамазанову, будет известно позже. Но не исключено, что укол мог вызвать приступ астмы, повлекший за собой смерть.
Час от часу не легче. Значит повешение жертвы — это не что иное, как ритуал. Кому нужно вешать труп? Его хотели повесить, а не зарезать и не пристрелить. Ритуал определен заранее. Это Трифонов понял еще на дачном участке. Совершенно новая, непользованная крепкая капроновая веревка. В хозяйстве такие не держат, они очень дороги. Ее привезли с собой для определенных целей и использовали в соответствии с планом.
Оставалась еще одна необъяснимая странность. Рамазанова можно было повесить у него же дома. Дача не хуже профессорской, соседей в счет можно не брать. В день казни отец Рамазанова в доме отсутствовал. Убийца не скрывал своего лица, его могли видеть и возле дома профессора, где он остановил свою машину. Чем им профессор не угодил? Мало того, что они оставили ему труп в подарок, так еще и собаку отравили. К чему столько сложностей и лишней головной боли?