Я вошел в очередную комнату и вздрогнул. С закопченой стены над камином мне в лицо щерились обгорелые черепа. Нет, не человеческие. Рогатые и клыкастые, они, очевидно, некогда были охотничьими трофеями хозяина замка – но теперь, сгоревшие до кости, больше походили на морды адских демонов, глумливо скалящиеся над участью своих былых победителей. Из всей коллекции каким-то образом уцелело лишь чучело большой совы, стоявшее на каминной полке. Заинтересовавшись, как огонь мог пощадить птицу, я подошел ближе и уже готов был протянуть руку, как вдруг сова резко повернула голову, шумно взмахнула крыльями и взлетела, едва не зацепив когтями мое лицо. Я отшатнулся; обалделая спросонья птица бестолково заметалась под потолком, стряхивая пыль и сажу со стен, пока, наконец, не сообразила снизиться и вылететь в узкое окно. Я с неудовольствием понял, что сердце мое колотится так, словно я и в самом деле встретился с призраком. "Глупость какая", – пробормотал я и сделал движение, чтобы повернуться и выйти из комнаты.
– Стоять! Не двигаться!
Голос, произнесший эти слова, явно не был голосом взрослого мужчины. Но я отнесся к приказанию со всей серьезностью. В стране, где двадцать лет идет гражданская война, запросто можно получить стрелу в спину и от десятилетнего мальчишки. Тем более что он не выкрикнул свое требование, как можно было бы ожидать от испуганного ребенка, а произнес его твердо, но негромко – очевидно, учитывая, что я могу быть не один. Стало быть, у парнишки есть кое-какой опыт… не хочется даже думать, какой именно.
– Стою, не двигаюсь, – согласился я. – Ногу опустить можно? Боюсь, на одной я долго не простою.
– Можно, но без резких движений, – серьезно разрешил голос. – У меня арбалет. Пробивает любой доспех со ста шагов. И если ты думаешь, что я не умею с ним обращаться – это последняя ошибка в твоей жизни. Ты все понял?
– Да. Не сомневаюсь, что ты отличный стрелок.
– Теперь медленно повернись. И держи руки подальше от меча.
Я повиновался со всей возможной старательностью и смог, наконец, увидеть обладателя голоса. Будь я суеверен, вполне мог бы принять его за какую-нибудь лесную кикимору. Фигура ростом мне по грудь была закутана в бесформенные серо-бурые лохмотья. Грязные жесткие волосы, тоже какого-то темно-серого оттенка, торчали во все стороны; в них запутался лесной мусор, они падали слипшимися сосульками на плечи и почти скрывали чумазое лицо, на котором, впрочем, сверкали злой решимостью два больших черных глаза. Правая нога – совсем босая, ступня левой перевязана замурзанной тряпкой, из которой торчали грязные пальцы. Но главное – в руках это существо и в самом деле держало взведенный боевой арбалет. Как раз такой, с которым несложно управиться ребенку: не больше семи фунтов весом, неполный ярд в длину, и вместо традиционного рычажного взводного механизма – новомодный ворот. Отрадно, что технический прогресс добирается даже в такую глухомань. Менее отрадно, что это достижение прогресса нацелено мне точно в грудь.
– Теперь отвечай и не вздумай врать, – черные глаза впились требовательным взглядом в мои собственные. – Кому ты служишь – Льву или Грифону?
– Никому, – честно ответил я. – Точнее говоря, самому себе.
– Не увиливай! Кто твой сюзерен?
– У меня его нет.
– Разве ты не воин?
– Я – просто путешественник.
– Но у тебя меч!
– Я вооруженный путешественник. В наше время с оружием чувствуешь себя спокойней, не так ли? – я с усмешкой кивнул на арбалет.
– Ты один?
– Да.
– И куда ты путешествуешь?
– Куда глаза глядят, – пожал плечами я.
– А война все еще идет?
– Да.
– И кто побеждает?
– Не знаю. По-моему, у них там сложилась патовая ситуация. Слишком много народу перебито с обеих сторон, ни Льву, ни Грифону не хватает сил для решающего наступления. Точнее, скорее это не пат, а цугцванг. Ты когда-нибудь играл в шахматы?
Но мой вопрос был проигнорирован. Босоногий арбалетчик что-то обдумывал, и я хотел уже воспользоваться паузой, чтобы попросить все-таки опустить оружие, но меня опередили:
– Значит, у тебя нет обязательств ни перед одной из партий?
– Никаких, – ответил я и чуть было не добавил "гори огнем они обе", но сообразил, что это, возможно, заденет чувства моего визави.
– И тебе все равно, кому служить?
– Я же сказал – я служу только себе самому.
– А если я найму тебя на службу?
– Ты?! – я воззрился на стоящее передо мной лесное чучело, с трудом сдерживая смех. – А платить будешь шишками или желудями?
– Я – Эвелина-Маргерита-Катарина баронесса Хогерт-Кайдерштайн, – величественно произнесла "кикимора" и еще более надменным тоном добавила: – Наследная владычица этого замка и окрестных земель.
Тут уж я не выдержал и расхохотался. Успевая, впрочем, одновременно удивиться тому, чего не понял сразу: это вовсе не мальчик, а девчонка – однако арбалетом она, похоже, владеет лучше, чем швейной иглой!
– Ага, а я – принц и претендент на престол… – произнес я, отсмеявшись.
– Ты осмеливаешься подвергать сомнению правдивость моих слов? – теперь острый наконечник стрелы смотрел мне в лицо.
Тут до меня дошло, что какая-нибудь дочка прячущихся в лесу голодранцев, даже и вздумай она поиграть в "благородных", едва ли сумела бы выстроить столь сложные фразы, как "значит, у тебя нет обязательств…" и "ты осмеливаешься подвергать сомнению…" Она бы изъяснялась в стиле "Так ты чо, ни за кого, да?" и "Да ты чо, мне не веришь?!"
– Прошу простить мой смех, баронесса, – ответил я со всей возможной серьезностью, – но давно ли вы смотрелись в зеркало?
– Три года назад, – негромко ответила она. – В день, когда они ворвались в замок.
И в интонации, с которой она это сказала, было нечто, что заставило меня поверить окончательно.
– Значит, вся твоя семья…
– Да. Они убили всех. Отца, мать, обоих братьев и старшую сестру. Я выжила, потому что отец успел спрятать меня. Наверху, на балке под потолком. Никто из взрослых не смог бы лечь там так, чтобы его не было видно снизу. Только я. Поэтому я уцелела. Но я слышала, как их убивали. Слышала… и кое-что видела. Но я ничего не могла сделать. Тогда у меня не было арбалета. И если бы я издала хоть звук, меня бы нашли и тоже убили. Я пролежала там, не шевелясь, полдня, пока они грабили замок. Потом они раскидали повсюду солому, подожгли ее и убежали. Я успела выбраться на стену – там одни камни, гореть нечему. Правда, чуть в дыму не задохнулась, голова потом сильно болела… Когда пожар утих, я обошла замок. Мне еще нужно было похоронить погибших. Тела сильно обгорели, но так было даже лучше. Мне было бы трудно… засыпать землей их лица, если бы они были, как живые. А так это были просто черные головешки. К тому же… так они меньше весили. У меня бы, наверное, не хватило сил перетаскать их всех, если бы они были целые…
– Сколько же тебе было лет?
– Девять. Сейчас двенадцать.
– Господи…
Я никогда не любил детей, и уж тем более не выношу всяческое умиление и сюсюканье. Но тут меня вдруг пронзило чувство острой жалости к этой совершенно чужой мне девочке. Захотелось хоть как-то приласкать и утешить ее. Арбалет все еще смотрел в мою сторону, но уже явно не целился в меня – она просто машинально продолжала его держать. Я шагнул к ней и мягко отвел оружие в сторону. Затем очень осторожно – я ведь понимал, каковы были ее последние воспоминания о мужчинах с мечами – протянул руку и погладил ее по голове. В первый момент она и впрямь вздрогнула и сделала инстинктивное движение отпрянуть. Но уже в следующий миг расслабилась и доверчиво прижалась ко мне, пряча лицо в моей куртке.
По правде говоря, грязные волосы отнюдь не были приятны на ощупь, да и пахло от нее… понятно, как пахнет от человека, которому негде нормально помыться, будь он хоть трижды благородного происхождения. Но я продолжал гладить ее голову – молча, ибо не знал, что сказать. Любые слова утешения звучали бы фальшиво. По тому, как вздрагивали ее плечи, я понял, что она плачет – может быть, впервые за эти три года. Но она делала это совершенно беззвучно, явно не желая демонстрировать мне свою слабость. Наконец она отстранилась, как-то даже слишком резко, и снова посмотрела на меня, похоже, жалея, что поддалась минутному порыву. Ее глаза вновь были совершенно сухими – я бы даже подумал, что мне показалось, если бы слезы не оставили предательские следы на грязном лице.