— Пришли, — сказал конопатый Романов, гак бы докладывая кому-то, хотя в комнате никого не было.
Тут одна из секций стеллажа отворилась, как дверь, и появился парнишка в рубашке с галстуком, чем-то похожий на молодого бухгалтера.
— Привет! — сказал он. — Проходите!
Говорил он по-русски, но с акцентом. Следом за Лехой Клык и Вера проскользнули между стеллажами, а русскоговорящий француз прикрыл за ними секцию-дверь. Теперь они оказались в узком коридорчике. Слева и справа были дверные проемы, задернутые шторками, а впереди — стальная дверь.
— Ты — налево, — сказал Леха Клыку, — она — направо.
— Паспорта! — напомнил «бухгалтер».
— Здесь. — Романов вытащил из кармана паспорта Клыка и Веры. Когда и как он получил их от Куркина, даже Клык не углядел.
Клык с «бухгалтером» вошли в левый проем Там был какой-то загорелый мужик, одетый в майку к легкие брюки.
— Меняйся! — приказал Клыку француз. Тот сразу сообразил, что надо меняться одежкой с загорелым. Майка у этого мохнатого, конечно, была потная, но и Клык ему отдал не самую свежую. Впрочем, оба были не шибко брезгливыми. Видать, что этому корешку очень срочно хотелось попасть в Россию или по крайней мере поскорее унести ноги из Франции. Может, ему это было так же необходимо, как Клыку удрать из России.
Пока Клык переодевался, «бухгалтер» в углу комнаты корпел над паспортами. Он действовал быстро и ловко. Осторожненько отмочил чем-то фотографию гражданина Чобану и прилепил на ее место другую. Точно так же и Верину заменил. Клык даже углядел, что паспорт должен был достаться какой-то действительно восточной женщине — не то турчанке, не то арабке. Теперь, стало быть, татаркой будет.
Вошел Леха Романов. Он не переодевался, должно быть, ему обратно в Москву надо было лететь.
— Готовы? — спросил он.
— Сейчас, — отозвался «бухгалтер».
Романов без слов снял с Клыка темные очки и нацепил на загорелого, который уже был полностью наряжен в униформу «Polar oranges». Кепка и темные очки здорово затеняли лицо, и Клык прикинул, что вряд ли кто из тех, кто полетит в обратный путь, сможет тут же разглядеть, что в Москву летят совсем другие ребята. А там, в Москве, на охрану рубежей заступит новая публика, которая посмотрит только список и фотомордочки, в глаза не видев тех, кто улетал из Москвы. Им важно, чтоб среди прилетевших обратно были Чобану и Хисамутдинова. Десять улетело — десять прилетело. Фирмой уплачено. И начхать, если эти ребята — какие-нибудь алжирские террористы, которые французам бомбы подкладывали. Они небось в Москву ненадолго — проездом к Дудаеву или еще куда-нибудь, где работа есть.
Вера уже ждала Клыка в коридоре, одетая в облегающие джинсики и розовую майку-безрукавку. Там же стояла и восточная женщина в снятой с Веры униформе и темных очках.
— Поедете с Жаком, — сказал Леха Клыку. — Счастливо!
— Привет Москве! — хмыкнул Клык.
Разошлись, как в море корабли. Клык и Вера вышли следом за Жаком-«бухгалтером», а Леха с новыми «Чобану» и «Хисамутдиновой» остался.
За стальной дверью оказалась небольшая лестница и выход на маленькую площадку между' какими-то длинными бетонными сараями — так их охарактеризовал про себя Клык.
На площадке стоял фургончик, должно быть, принадлежавший Жаку. Месье указал Клыку и Вере на заднюю дверцу, а сам уселся на водительское место. Окна в кузове отсутствовали, от водительской кабины их отделяла переборка без стекол. Куда везут — они видеть не могли. Но если бы и видели, что бы это изменило? Они тут чужие… Правда, кому-то зачем-то нужные.
— Что ж теперь будет? — спросила Вера Кажется, это были самые первые слова, которые Клык услышал от нее после отлета из Москвы.
— Не знаю, — честно ответил Клык. — Ни черта не знаю. Что будет, то и будет.
— Я все понимаю, — кивнула Вера, — что сделанного не вернешь, что все уже пошло своим чередом и нас понесло по течению. И что другого выхода не было. Но что нас тут ждет, ты думал?
— Думай не думай, — серьезно сказал Клык, — а чему быть — того не миновать. Конечно, в России как-то попривычнее, букву «р» все выговаривают. Паршиво, когда ни хрена не понимаешь и весь из себя дурак дураком. Ну а что сделаешь? Только мозги нагружать, а они не казенные… Не мучайся, маленькая!
Вроде он и не сказал ничего особенного. И не объяснил ничего, и в любви не признался. Хотя какие уж тут признания, когда позавчерашняя ночь была со всеми пьяными сумасшествиями… Но Вере как-то легче стало. Все же не одна.