— Ну так как, Гладышев, есть у вас что рассказать о записочке?
— Не знаю, гражданин прокурор, с мыслями никак не соберусь.
— Ладно, — прищурился Иванцов. — Если трудно с мыслями собраться, я вам помогу. Задам пару-другую вопросиков. Не возражаете?
— Нет, не возражаю. Как можно?
— В таком случае, гражданин Гладышев, припомните, пожалуйста, где вы находились 23 августа 1992 года?
— Господи, гражданин прокурор, это ж три года назад было! Разве сейчас вспомнишь? Может, там, а может, в другом месте. Я путешествовать люблю, знаете ли. Иногда за туманом еду, иногда — за запахом тайги. Бывает, даже за деньгами.
— Стало быть, ехали в поезде? — порадовался прокурор. — Так надо понимать?
— Пожалуйста, можно так записать.
— Номер поезда, конечно, не помните?
— У меня на цифры память хреновая. Даже три подряд запомнить не могу.
— Попробую вам помочь, — осклабился Иванцов. — Пятьсот шестьдесят седьмой поезд, дополнительный.
— Правда? А я и не знал.
— Да знали, Петр Петрович, знали. И «1992», и «п. 567» у вас в малявочке встречаются.
— Пропал я, — подчеркнуто горестно вздохнул Клык, принимая соответствующую позу, то есть закрывая руками лицо и опираясь локтями на конторку. — Изобличили вы меня, гражданин прокурор. Целиком и полностью изобличили в том, что 23 августа 1992 года я ехал в поезде № 567 дополнительном. И статья за это есть, поди, тяжелая, расстрельная, наверно. А расстрела я с детства боюсь.
— И зря боишься. Это гуманное, очень гуманное наказание, если хочешь знать. — Голос у прокурора стал какой-то не тот, да и на «ты» он перешел — Клыку поплохело. Духариться надо в меру. А то и впрямь можно не дожить до законного расстрела. Тем более что прокурор своими вопросиками окончательно ввел Клыка в курс дела. Не совсем, конечно, но до определенной степени. Стало ясно как божий день, что прокурор с Черным действительно кореша. Иначе гражданин начальник хрен догадался бы и про поезд, и про 23 августа, которого в маляве не было. Вряд ли тот мужик, чей «дипломат» заиграл Клык, сделал о своей пропаже заявление в милицию, а прокуратура завела по этому факту уголовное дело. Тем более что мужика этого, по слухам, дошедшим окольными путями до Клыка, Черный замочил. Черный все сделал правильно, по логике вещей. Он вышел на пахана поездной бригады, которая специализируется на купе и чемоданах и работает по данной линии. Но там нашли убедительные доказательства в свое оправдание. Выходило, что никого из ихних в 567-м не было и быть не могло. Кроме этой бригады, как утверждалось, никто поездными работами не занимался. Грешили на катал-шулеров, которые иногда превышали полномочия и занимались не своим делом, но и у тех было четкое алиби. А когда ребята Черного уцепились за проводницу, та то ли с перепугу, то ли от дури какой ляпнула, будто на какой-то станции тот самый мужик выходил с «дипломатом», а вернулся без него. Вот тут-то курьеру и пришел тот самый, что «подкрался незаметно». Черный со своими братанами сгоряча затряс его до смерти, а потом отправил купаться. А мимо Клыка проехал, не заметил. Клык по поездам не шарил, у него адрес не дом и не улица, а Советский Союз в старых границах. Приехал, прикинул точку, взял загодя билетик, поработал — и тютю! Усвистал. «Полем, полем, полем свежий ветер пролетал…» И так далее, как там Газманов поет. В одних городах вписывался в блатхаты, в других — где мог — пристраивался к разведенкам. Их по Руси до хрена, и мужиков на них не напасешься. Врать Клык умел, знал много, читал немало, мог изобразить и работягу, и инженера, и военного, и мента. Как правило, дуры верили и тем себе пользу приносили, жизнь продлевали. А вот пару раз нарывался Клык на ушлых, блатных, те его сразу раскусывали и в долю просились. Вот этого Клык жуть как не любил. В обоих случаях пришлось лечение борзоты летальным исходом завершать. На чужой кусок не разевай роток. Радости вместе, а работа у каждого своя. Один раз решил совместить приятное с полезным — с Валькой. И влетел под вышку.
Клык сидел все в той же позе, поддерживая морду ладонями. «Это что же, гражданин начальник, вы насчет гуманности расстрела заговорили? А не хотите ли вы меня с потрохами отдать Черному?» — вот что вертелось у него на языке, но покуда из осторожности с языка не срывалось.
— Не кривляйся, не кривляйся, Гладышев, — посоветовал прокурор. — Не то время, чтоб кривляться. Есть у тебя шанс самому все подробно рассказать.
— Вы же все знаете, Виктор Семенович, — почти серьезным тоном сказал Клык. — Ничего добавить я не смогу. Да, сознаюсь, ехал 23 августа 1992 года в поезде 567-м.