Ушедшая вперед пара «двадцатьчетверок», уменьшив интервал между вертолетами, зашла в крутое пикирование, имитируя атаку. На высоте около двухсот метров, перед самой фермой, «двадцатьчетверки» стали выходить из пикирования, поднимая острые носы к небу. «Низковато», – подумал Иванов, хотя ферма и не подавала признаков жизни.
– «282-й», я «284-й», – в наушниках прозвучал голос ведущего вертолетов-штурмовиков, – над целью чисто. Захожу на повторный.
– Понял тебя, – ответил Иванов. – Разрешаю повторный.
Иванов посмотрел на командира десантников:
– Садимся?
– Давай! – коротко взмахнул рукой тот.
– «283-й», я «282-й», – вызвал Иванов командира ведомого транспортного вертолета. – Заходим парой. Ветер встречный, три-пять метров. Быть внимательными.
– Понял, – отозвался ведомый.
– Ну, с Богом! – Иванов перевел вертолет в режим гашения скорости до скорости планирования.
В пилотской кабине снова появился Быстров.
– Ну как там, тихо? – поинтересовался он, внимательно вглядываясь в приближающуюся ферму.
– Пока тихо, – ответил Иванов, плавным движением вниз рычага «шаг газа» уменьшая мощность двигателей и переводя вертолет на снижение.
– Подходи ближе и садись справа, – приказал спецназовец.
– Сделаем, – ответил Иванов, подбирая место для посадки.
Прямо по курсу «двадцатьчетверки» правым крутым разворотом перешли в набор высоты. До места посадки «восьмеркам» оставалось меньше трех километров. Вертолет Иванова шел по пологой траектории.
– Держи ее на прицеле, – напомнил он припавшему к пулемету борттехнику, затем обратился к правому летчику:
– Андрей, спокойнее. Все нормально.
– Нормально… – механически повторил «правак», вглядываясь в приближающиеся строения.
Иванов уже выбрал место посадки и стал поднимать нос вертолета, гася скорость.
В этот момент на ближайшей крыше мелькнула яркая вспышка, как будто там заработал сварочный аппарат.
– Пулемет на крыше! – резко крикнул Иванов в эфир, прерывая заход на посадку и энергично давая двигателям дополнительную мощность. – Всем на пол! – в следующую секунду крикнул он в грузовую кабину.
Пара вертолетов-штурмовиков впереди резко увеличила крен и с максимальным набором высоты уже уходила из-под обстрела крутым боевым разворотом.
– Атакую! – коротко бросил в эфир Иванов.
Оба двигателя натужно выли на самой высокой ноте, выдавая мощность, необходимую для маневра.
– Высота 250 метров, – отрывисто сообщил правый летчик.
«Пора!» – подумал Иванов и плавным движением ручки управления вогнал ферму, откуда в глаза продолжала бить нестерпимо яркими вспышками молнии огневая точка, в сетку прицела.
– Держите, суки!
Из каждого из четырех подвесных универсальных блоков с обоих бортов вертолета, оставляя дымные хвосты, вспыхнувшими стрелами вырвались по восемь ракет и двумя стайками, сливаясь впереди в одну большую стаю, пошли к цели. Ракеты первого пуска еще не достигли земли, как за ними последовали тридцать две ракеты второго залпа.
…Они с Наташей идут по вечернему парку. Девушка заходит вперед, останавливается и смотрит ему в глаза:
– Знаешь, что я ответила вашему замполиту? – Наташа обнимает Иванова за талию обеими руками. Он чувствует живое тепло ее рук. Она прижимается к нему всем телом и, глядя снизу вверх околдовывающим взглядом серо-голубых глаз, задает вопрос: – А что бы ты ответил на моем месте?
– Не знаю, – говорит Иванов.
– А ты подумай.
– Не знаю, – пожимает он плечами.
– Я ему сказала: «Что в вас есть такого, чего нет у Саши?».
Она уже не смеется, а доверчиво, как ребенок, припадает к его плечу. Иванов чувствует себя самым счастливым человеком на свете…
– Саня! – раздается предостерегающий крик Андрея Ващенки.
Иванов резко разворачивается: офицер в окровавленном камуфляже держит в запачканной кровью руке направленный на Иванова пистолет. Страха Иванов не испытывает, он напрягается, готовый действовать по первому приказу внутреннего голоса. Откуда-то изнутри снова накатывается ярость. В голове стучит одна мысль: «Убить! Не ты его, он – тебя!».
– Убери «игрушку», – как можно спокойнее произносит Иванов. – Здесь детей нет, чтобы пугать!
Глядя на испачканный кровью толстый короткий палец на спусковом крючке, Иванов ожидает выстрела. В вечерней тишине одинокий пистолетный выстрел звучит, как гром…
…Боль в голову, а затем и во все тело возвращалась по частям, вместе с коротким и отрывочным восприятием происходящего. Сознание медленно приходило откуда-то из глубины темной вязкой бездны прошлого, перемешивая его с настоящим. Постепенно стал заново выстраиваться мир звуков и ощущений. Иванов, почувствовав тело, понял, что нужно открывать глаза. Зачем? Сколько он здесь пролежал? Видимо, достаточно долго, чтобы успеть вспомнить свою жизнь. Его больше не били, и в тяжелой гудящей, медленно соображающей голове появилась первая мысль о спасении. Иванов разомкнул веки и, осторожно повернув голову, осмотрелся. Место показалось незнакомым: в отраженном от снега рассеянном свете одинокого прожектора в полумраке совсем близко виднелся забор из бетонных плит и слева от него – освещенная прожектором часть какой-то незавершенной стройки. На фоне светло-серого забора четко вырисовывались три темных силуэта, и время от времени там вспыхивали красные огоньки сигарет. После короткого раската смеха до Иванова долетел приглушенный обрывок фразы: «Сейчас кончим этого недоноска и – в сауну, грехи смывать!». Иванов понял, что говорят о нем. Эти трое списали его со счетов еще живого.