– Государственная служба имеет свои требования, и кто не хочет или не может их исполнять, волен ее оставить.
Дмитрий Данилович подал в отставку. Его тут же с радостью пригласили в Училище правоведения. Но три года назад, не без участия Третьего отделения, Дмитрия Даниловича попросили и оттуда. Тарусов, стиснув зубы, перебивался статейками в «Новостях» и во «Всеевропейском вестнике», ожидая, что «Учебник уголовного права», над которым он корпел по ночам, вернет ему кафедру. Зря! Хоть коллеги за рукопись присвоили Тарусову степень доктора права, печатать ее, а тем более преподавать в столицах власти категорически запретили. Оставалась призрачная надежда на провинциальные университеты, но в Казани… Впрочем, об этом мы уже поведали.
– Сашенька, – развел руками князь, – не стоит так о коллегах.
– Дитцвальд – подлец! – повторила княгиня.
– Здесь дети! – напомнил ей Тарусов.
– Им и говорю! Старшим давно пора знать, что на свете не только порядочные люди, часто и подлецы встречаются…
– А я уже знаю! – неожиданно подхватила дочь. – Например, Евгений…
Сегодня утром Татьяна застала старшего брата за чтением ее дневника. Возникшая после этого перепалка продолжалась всю прогулку и закончилась примирением незадолго до ужина. Тем неожиданней для Евгения был выпад сестры. Юноша, по-взрослому выдернув салфетку и скомкав, собирался уже бросить ее на пол, как Татьяна, ехидно улыбнувшись, закончила фразу:
– …Онегин! Евгений Онегин – подлец. И не смотрите так удивленно, маменька. Убил Ленского, добивался замужней дамы…
– Шура! – в раздражении пробурчал князь. Когда был недоволен, обращался к жене именно так. – Сколько можно повторять: Татьяне рано читать подобные книги! Всему свое время, пусть подрастет.
Александра Ильинична сверкнула глазками. Внимательный читатель по именам детишек уже догадался, над каким романом проливала она слезы в девичестве.
– Диди! – Княгиня часто называла мужа по инициалам. – Ты, верно, очень занят и подзабыл, что Танечке уже четырнадцать. Они с Лариной ровесницы!
– Тогда другие были времена, – парировал князь. – В пятнадцать выдавали замуж.
– Да, – согласилась со вздохом Александра Ильинична.
Дремавшая полтораста лет после петровской встряски Россия вдруг снова пришла в движение и такую скорость развила, будто вместо слабосильной клячи тащил ее вперед теперь могучий паровоз! Повсюду строились фабрики и заводы, бескрайние просторы туго стянула паутина железных дорог. А как Петербург преобразился! Из приземистого превратился в пятиэтажный, оброс частоколом пыхтящих труб. Да и публика на его улицах стала иной: большую ее часть составляли теперь студенты и работники[3]. На более удобную и практичную менялась одежда. И, конечно же, вместе с эпохой переменились и нравы.
– А меня в двенадцать выпихнули! – на правах едва ли не родственницы встряла в господский разговор Клавдия Степановна. – У Филимоныча отец сгинул, мать померла, пятеро детей сиротами, а он из них самый старший. Без хозяйки не управиться! Вот и посватал.
– Ныне такое варварство запрещено, – напомнил Дмитрий Данилович. – Только с шестнадцати.
– И очень зря! – воскликнула Таня, выскакивая из-за стола.
– Куда? – строгим голосом спросила Сашенька.
– Почитаю.
– Глаза попортишь от книг! – проворчала вдогонку Клавдия Степановна. – Будешь вон, как отец, очками щи гонять.
Клавдии Степановне нравилось слово «щеголять» – барское оно такое, изысканное, но понимала и произносила она его по-своему.
– А торт? – напомнил сестре Володя.
Татьяна повернулась у двери и ехидно сообщила:
– Один мальчик ел, ел сладкое, ел, а потом взял и умер. Кишки слиплись!
Володя от страха (покушать любил, а смерти, как все дети, боялся) громко заревел. Александра Ильинична бросилась утешать.
– Татьяна становится решительно невозможной! – возмущенно пожал плечами Тарусов.
– Потому что подруги по дачам разъехались, посплетничать не с кем, – пояснил родителям Евгений.
– Эх! – опять вздохнула Александра Ильинична.
Дачу в этом году не сняли из экономии. Однако жара, приятная на природе, в Петербурге оказалась невыносима. Камни, из которых город построен, от солнца накаляются, и даже ночью не случается успокоительной прохлады. Прибавьте пыль, комаров, миазмы, дым фабричных труб…
«Господи, как славно, что Диди стал поверенным, – думала княгиня. – Рекой не рекой, но деньги теперь потекут. Особенно если первое дело случится громким. И выигрышным!»