И тогда он стал склоняться к мысли, что от его нынешних обстоятельств нет избавления. Он говорил себе, что даже если бы Саманта Карлайл немедленно приняла бы его в жаркие объятия, если бы она одарила его всеми видами любви и понимания, обвилась бы вокруг него в сумраке наимягчайшей, благоуханнейшей постели, даже тогда между ними пролегала бы пропасть, пролегало бы то бескрайнее пространство, в котором он безвозвратно пропал.
Он вдруг вспомнил, что многие из коллег даже не знали его имени. Проходя по коридорам «Триумфа-1», они нередко приветствовали его быстрым бормотанием: «Здорово, Артур».
Он спрашивал себя, не отогнуть ли все-таки подкладку и не проглотить ли вшитые за ней капсулы. Над этим вопросом он раздумывал несколько недель, и однажды даже набрался храбрости и ухватил край ткани двумя пальцами. Но едва он начал осторожно раздирать шов, как вдруг понял, что все эти мрачные мысли ему навеяла встреча с тускло-серой скалой, плывущей по точно такому же космосу. Когда он заново задумался об этой случайной встрече, его охватила бурная радость.
День на день, конечно, не приходился, но большую часть времени эта радость его не покидала. Даже на седьмой месяц странствия он сохранял собранность и соблюдал свой режим. Он отмечал время восковым карандашом. Он ел зеленые крекеры и пил розовый напиток; он делал гимнастику; он упражнялся в латыни, декламировал стихи и рассказывал себе анекдоты — и все это он делал с упрямой решимостью человека, громоздящего мешки с песком, когда вода все прибывает и прибывает. И главное, он не расстался со своими мечтами. Звезды за смотровым щитком время от времени превращались в восхищенные глаза его будущих поклонников, и он твердо знал: когда бы они на него ни взглянули, их взорам предстанет человек, безусловно заслуживающий спасения.