В 6 часов 10 минут крейсер лег на борт и затонул.
Японцы первыми открыли огонь в 11 часов 45 минут. Русские последними завершили его в 12 часов 45 минут. Весь огненный бой, таким образом, длился один час.
Потрясенная Европа по справедливости станет величать варяжцев героями. Но в этом будет свой особый, «европейский» привкус, граничивший с непониманием того, что заставило русских моряков поступить именно так. С точки зрения здравомыслящего человека, дерзкая попытка русского крейсера была заранее обречена на неудачу. «Варяг» не уклонился от боя, первый атаковал противника. Это было непонятно. И как часто бывает, когда в Европе что-то остается непонятным в России, это будет просто-напросто отнесено в разряд «загадочной души» русских. Между тем герои «Варяга» тайн никаких не делали, открыто объясняя, в чем они черпали свое мужество, — в любви к Родине. Этим и можно объяснить тот поразительный факт, почему именно русский и советский флот знает множество примеров, подобных подвигу «Варяга», тогда как всякий другой флот — лишь единицы.
Официальная Россия устроила героям пышную встречу. Для участников боя были учреждены медали «За бой «Варяга» и «Корейца». В 1905 году матросы из расформированного экипажа «Варяга» принимали участие в восстаниях на броненосцах «Потемкин» и «Георгий Победоносец»; на крейсере «Очаков»; в 1906 году готовили восстание в Кронштадте; в 1917 году брали Зимний.
Всеволод Федорович Руднев за мужество, отвагу и умелые действия в бою был награжден орденом св. Георгия 4-й степени и произведен во флигель-адъютанты. В 1905 году уволен в отставку в звании контр-адмирала. Последние годы Руднев жил в своем имении в Тульской губернии. Тосковал по морю. В 1913 году он умер.
…В 1918 году в штаб обороны Петрограда вошел высокий, подтянутый человек. Беглого взгляда было достаточно, чтобы сказать, что он «из бывших» — кадровый офицер. Да он и не скрывал этого в своем наглухо застегнутом морском кителе со споротыми погонами и следом от орденов, на месте которых сиротливо висела всего лишь одна медаль. Человек представился:
— Капитан первого ранга Беренс, бывший военно-морской атташе в Италии.
У сидевшего за столом матроса при одном упоминании офицерского звания стали нервно дергаться веки. Пальцем ткнул в медаль:
— Почему не сняли?
— Дорожу.
— Царской наградой?
— Не царской — народной.
— Это как?
— Смотри сам.
Матрос не поленился, поднялся. На медали было выбито:
«За бой «Варяга» и «Корейца» 27 января 1904 г.».
Жесткое лицо матроса просветлело:
— Какое отношение к «Варягу» имеете?
— Имел честь быть на крейсере старшим штурманом.
«Варяг» был отличной рекомендацией, Беренсу поверили. Штурман легендарного крейсера стал первым начальником Морского генерального штаба, а в 1919 году — командующим морскими силами республики.
Из офицеров «Варяга» Беренс был не единственный, кто перешел на сторону Советской власти. В 1918–1919 годах командовал морскими силами Балтики С. В. Зарубаев. В годы гражданской войны был военным врачом М. Л. Банщиков…
Имя «Варяга» не исчезает из списков флота. Ныне его носит советский ракетный крейсер.
Олег Кузнецов
ДАЛЬНИЙ ПОИСК
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Осенью сорок пятого к профессору Викентию Ивановичу Южинцеву зашел проститься бывший его аспирант Георгий Андреевич Белов, назначенный директором Терновского заповедника. В войну Белов был разведчиком. За два месяца до Победы был тяжело ранен, долго провалялся по госпиталям.
Викентий Иванович, высокий тощий старик с крупной лысой головой, усыпанной родимыми пятнами, встретил Белова в университетском вестибюле и повел к себе, на второй этаж, по коридору мимо застекленных шкафов, на полках которых белели кости и черепа разных животных.
Выглядел Белов изможденным (пять месяцев и четырнадцать дней на больничной койке!), но в болезненной слабости его вряд ли кто-нибудь мог бы заподозрить. Тщательно отутюженный, наглухо застегнутый китель, два ряда орденских планок, начищенные хромовые сапоги… Неглубокая морщинка между бровей, чистый лоб, строгие глаза и седина в темных волосах. Слишком ранняя. Вряд ли больше тридцати бывшему разведчику. Таким увидел его после долгой разлуки Южинцев.
— Да, коллекция!.. — сказал Викентий Иванович. — Как видите, не разрослась — война!.. Собственно, и это удалось сохранить чудом. Многое погибло. В сорок первом вон там, — он кивнул в сторону окна, — разорвалась фугасная бомба… Впрочем, есть и кое-что новенькое… — Открыв один из шкафов, профессор снял с полки еще не пожелтевший череп с зияющим отверстием в лобной части, как видно, очень тяжелый. — Экземпляр приобретен всего месяц назад.
— Отличное попадание, — хмуро заметил Белов.
— Постарались ради, так сказать, исключительности случая. Не догадываетесь, какого? Это тигр туранский, добыт в низовьях Амударьи. И есть такое предположение, а лично у меня, увы, печальная уверенность, что он… последняя особь подвида.
— Свершилось все-таки… — Взяв череп у профессора, Белов задумчиво уставился в провалы глазниц. — А как же то?.. Помните, ваша журнальная статья? «Пощаду туранскому тигру!» Тридцать девятый год, ведь вас тогда послушались…
— Поздно! В ареале оставалось пятнадцать или шестнадцать особей, когда последовал запрет на охоту. Да и какой там запрет? Пустой звук. Все эти годы в мире слишком много стреляли… А кстати! Я, в свою очередь, помню об одной в а ш е й статейке. Ну, вы-то обратились прямо к широкой публике. «Вечерняя Москва», весна сорок первого. Не постеснялись и название «стибрить» у профессора: «Пощаду амурскому тигру!» И какие отклики, какое возмущение! «Вот до чего докатились оторванные от жизни кабинетные горе-ученые! Защищают вредителя!» И вывели вас на чистую воду,
— Тем дело и кончилось… Скажите, Викентий Иванович, а как теперь там?
— Примерно так же, как было в сорок втором в дельте Амударьи. На всю Уссурийскую тайгу, может быть, полтора десятка тигров. А какое равнодушие!
— Этого, кажется, и здесь хватает. Не далее как сегодня мне вместе с назначением пытались вручить некую могучую бумаженцию — предписание организовать изготовление чучел зверей для сельскохозяйственной выставки. Задумано, в частности, создать живописную группу: тигр с тигрицей и с ними два тигренка. Очень удивились, когда я заявил, что мне, как директору заповедника, не пристало участвовать в такой затее.
Вернув череп тигра на место, профессор пригласил Белова в свой кабинет — тесноватое, с одним высоким окном помещение; по стенам зоогеографические карты, в углах опять шкафы с костями.
— Как говорится, присядем на дорожку. Когда едете?
— Сегодня. К первому снегу успеть хочется.
— В добрый путь, в добрый путь…
Задумавшись, Белов засмотрелся в окно. Там, внизу, из подъезда высыпала молодежь. Многие парни — в военном. Две-три книжки засунуты за широкий ремень или за отвороты шинели — вот они, студенты первого послевоенного набора…
— А нужны вы все-таки не за десять тысяч километров, а здесь, — как бы издалека донесся голос профессора. — Должность на кафедре, перспективы… Господи, да ведь у вас почти законченная диссертация!
— Вы опять, Викентий Иванович, оставьте. Все я позабыл.
— Мой лучший ученик?! Вздор, не верю. Устали — это понятно. Но впасть в отчаянье, метаться… Не похоже на вас, не похоже! Вы, редкостный систематик, и вдруг — в глушь. Там у вас не будет даже книг порядочных. Один, без информации, без общения с коллегами, добровольное одичание!
Белов с едва приметной усмешкой взглянул на учителя.
— Я не совсем правильно выразился, — примирительно сказал он. — Забыл, да, многое, но не в этом суть. Просто то, чем я занимался раньше, отошло на второй план, перестало быть главным. Переменился, теперь на уме другое… Уж чего греха таить! Зоологи предпочитали и предпочитают заниматься изучением костей, а на практике, в общении с живой природой довольствуются буквально крохами. Конечно, экспедиции, командировки… Мало этого; взглянешь мельком — и домой… А между тем именно исчерпывающая информация, я уверен, могла бы предотвратить такое, например, несчастье, как гибель целого вида. Вот сегодня с лица земли исчез туранский тигр, завтра — очередь амурского. А следующий кто?