— Чем я могу тебе помочь? — Я видел, что он думает, как лучше вытащить эту проклятую кабину.
— Найдите мне ещё один трос потолще и оставьте кого-нибудь на развилке. Я слезу с трейлера, но он пусть идет за мной на всякий случай.
— Возьми их с собой, — я кивнул на солдат на заднем сиденье, — они теперь подошвами помнят дорогу.
— Одного к себе, — согласился Ибрагим, — а другого в трейлер.
— Я оставлю на развилке одну машину, отведу дивизион и вернусь. Мы должны будем встретиться с тобой здесь.
Ибрагим поглядел на часы.
— Часа в два. Все зависит от этой кабины.
— Может быть, попытаться затащить её на трейлер?
— Бесполезно. Бульдозером я приволоку её наверняка, а так рискуем свалить.
— Ну, давай, — я протянул ему руку.
Ибрагим вылез из кабины, проскочил желтую полоску света и исчез в темноте. Перекликаясь, сигналя светом боковых прожекторов, дивизион выстраивался на шоссе перед тем как снова ползти к цели.
Час за часом в эти сутки мир вокруг меня постепенно, но неуклонно сужался. Исчез большой город, и в нем мирно спала, посапывая во сне, Ольга, шепталась потихоньку с Ликой Наташа, гадая, где мы сейчас. Титов храпел на своей походной койке, умаявшись за день, а Сами читал что-нибудь, сидя в кабинете с закрытыми ставнями и уютно горевшей настольной лампой под штатским красным абажуром.
Большому городу буря не страшна. Его не отрежешь от Вселенной, тугие стропы телеграфных кабелей и невидимые точки-тире морзянок прочно соединяют их, создавая ощущение единства.
Мой нынешний, сегодняшний мир сузился до какого-нибудь десятка квадратных километров, превратившись в карликовое государство вроде Сан-Марино. Правда, в этом мире было всё, что нужно человеку, — поставленная ему задача, которую необходимо выполнить во что бы то ни стало, и друзья, которые расшибутся в лепешку, но помогут тебе.
На въезде на позицию, поставив в ряд пяток машин с зажженными фарами, меня дожидался — кто бы мог подумать! — Сергей.
— Как ты тут оказался? Где Фикри? Не тяни, выкладывай!
— Видишь ли, позиция-то ключевая, — Сергей не стал тянуть с ответом и сказал, по его мнению, главное, — операция начнется завтра. Этого вам в бригаду, конечно, не передали, а то бы Титов сам поехал.
— Да что с Фикри? — Я уже кричал.
— В порядке твой Фикри. Маленько, правда, зацепило, но легко, в руку.
— Значит, он их нашел?
— Их он взял. Четверых. Одного, главного, живым.
— Холеный такой, с усами?
— Да.
— Абу Султан! — Вот тебе и малыш Фикри: «Я сам их возьму, вот увидишь».
— Ты смотри, — удивился Сергей, — а я его и не узнал. Не думал, что у него пороху хватит вот так, самому, с оружием…
— Ну пойдем скорей к Фикри, — я потянул Сергея за рукав.
— Ты иди вот в этот блиндаж, а я сейчас подойду.
Часовой с автоматом отступил в сторону, освобождая проход. В блиндаже было полутемно, керосиновая лампа горела вполнакала. Я хотел обнять Фикри, но вовремя остановился: плечо и рука были обмотаны бинтами. Мальчишеское лицо посерело, глаза черными угольками вспыхивали за толстыми стеклами очков.
— Как ты, Фикри?
— Хорошо, — он повернулся и посмотрел в дальний угол блиндажа.
Только теперь, когда глаза привыкли к темноте, я разглядел там полную фигуру Абу Султана.
— Ага, вы тоже здесь, — выдавил из себя Абу Султан.
Я не ответил. Видно, не так уж их и много, раз самому пришлось взяться за автомат.
— Тебе бы надо в город, Фикри, — я почувствовал, что он с трудом держится на ногах, и помог ему сесть.
— Попозже. Ты всех привел?
— Застряла кабина. Её вытягивают. Я сейчас поеду обратно.
— А остальные?
— Остальные можно ставить.
— Значит, всё в порядке. Ну, иди. До встречи.
Я пожал холодную руку Фикри и вышел.
— Когда ты вернешься? — спросил Сергей.
— Думаю, часов в пять, закатим кабину и баста. — Два раза пройденная дорога уже не казалась мне страшной.
20 ДЕКАБРЯ
Самолет улетал в воскресенье, и в глубине души мы завидовали Ольге и Лике. Несколько часов — и они в Москве, дома, там, где сейчас идет снег и все готовятся встречать Новый год. Стоило на минуту задуматься об этом, и голова начинала кружиться от соблазнительных запахов: чистого, терпкого — морозного воздуха; тонкого, целебного — свежей хвои; уютного, давно слежавшегося — елочных игрушек, когда открываешь ящик.