Тишина распирала комнату. Стены будто попятились назад, а потолок приподнялся на цыпочки. Фигура Димова переломилась, словно ложка, опущенная в стакан с чаем.
И я решил, что нужно стрелять. Если, конечно, возможно стрелять из револьвера, который мне всучили.
Я теперь уже никогда не вспомню, как выхватил из кармана револьвер, как вскинул его стволом на Димова. Я хотел начать с него, а потом пустить в расход Клавдию Ивановну. И остальных. Сколько успею...
Короткий щелчок курка...
Выстрела нет!
Вот почему Матвей поделился со мной оружием! На тебе, боже, что мне негоже.
Теперь пистолет смотрит на меня. Он появился в руке у Димова внезапно, точно карта у шулера.
Крышка!
Эх, Микола, Микола! Зря доверились нам в разведотделе 9-й армии. Подвели мы товарища Коваленко.
Только я так подумал... Вдруг, смотрю, Клавдия Ивановна за локоть Димова хвать! Руку ему вывернула. Но он, гад, успел выстрелить. И хрусталь посыпался с люстры, точно капли дождя.
Навалился на Димова Матвей. Свалил, скрутил.
А я трясусь. Видать, на нервной почве.
Матвей, отдышавшись, спрашивает:
— Как понять?
— Очень просто: из контрразведки он, гнида... Из деникинской. Вяжите его крепче..
Вяжут, подлеца. Значит, свои. Значит, товарищи!
Хрипит Димов. Пена, как у бешеного. Не рассчитывал влипнуть за здорово живешь. Не предполагал.
Тут и я в себя пришел. От шока избавился. Заткнули мы салфеткой пасть капитану. По рукам, по ногам связали.
— Попался, — говорю я. — А вы, братишки, сообщите партизанам, что у них в отряде есть агент этого гада, по кличке Петрович. И Серегу Сорокина пусть отпустят.
— Это потом, — говорит Клавдия Ивановна. — Врача искать нужно.
— Найдем врача, — говорю я. — Дай только Миколе про капитана расскажу. Не помрет Микола. Выживет!
9
И Сгорихата не помер...
8 апреля 1920 года ребята из 9-й армии вместе с отрядами партизан очистили Туапсе от белогвардейцев.
День стоял ясный. Приветливый. Небо было голубым и наивным, точно лишь утром народилось и увидело этот свет. Сады шумели совсем зеленые, и сирень цвела в полную силу.
Я нетвердо ступал по мягкой и теплой, как свежий хлеб, земле, потому что целых девять дней сидел в полутемной кочегарке один на один с капитаном Димовым. Недействующая баня, принадлежавшая покойному отцу Клавдии Ивановны, оказалась самым удобным и надежным местом, где можно было отсидеться до прихода наших.
Ночами Матвей приносил еду и приводил кого-нибудь из подпольщиков. И тогда я отдыхал до утра. Отдыхал спокойно.
На рассвете мой сменщик уходил. И я опять оставался с Димовым. Мы оба были грязные и заросшие, как черти. Димов чаще лежал, иногда сидел, прислонившись к сырой кирпичной кладке. Руки и ноги у него были связаны. Но кляп изо рта я вынул, предупредив, ни в коем случае не повышать голоса.
Вначале он шепотом грозил мне. Уверял, что его люди прочешут всю эту проклятую деревню — так он называл Туапсе. Найдут нас. И тогда он расчленит меня на части...
Три дня спустя капитан стал предлагать золото. Расхваливать французские вина и прелести парижских женщин...
Еще через двое суток он начал читать стихи...
Димов ничего не рассказывал о себе. А я не допытывался. Кому следует, допросят. Я только понял, что его поведением, рассуждениями, поступками верховодит прежде всего растерянность. И, думается, она парализовала капитана не в доме Клавдии Ивановны, когда у него выбили револьвер и скрутили веревками, а гораздо раньше. И он не верил своим начальникам, не верил агентам, которых разведка оставляла в покинутых белыми городах. И на всякий случай, подстраховываясь, готовил себе легальную квартиру в доме Клавдии Ивановны, легальную профессию врача — он, кажется, несколько лет учился медицине в Москве.
— Мы родились слишком поздно!
Димов повторял это часто как заклинание.
Когда мы услышали оханье орудий, тявканье винтовок и треск пулеметов, он спросил:
— Что вы со мной сделаете?
— Не знаю, — сказал я. — Честное слово, не знаю...
Товарищ Коваленко смотрел безрадостно. Возможно, у него ныла рука, потому что она по-прежнему висела на перевязи. И бинты были скрученные и припачканные пылью.
— Выдохся? — спросил он.
— За девять дней все прошло. Отдышался.
— А Микола?
— Крепок, как гвоздь. Врача ему мы, правда, не нашли. Но старушка знахарка выходила.
— Пойдешь на новое задание?
— Пойду. Только бестолково у меня получается. По-дурацки.