В дверь резко зазвонили.
— Предки? — испуганно спросил кто-то.
Стас убавил музыку и подошел к двери.
— Кто?
— Милиция!
Дверь моментально распахнулась. Один из гостей Стаса, с серым худым лицом, выбросил в форточку какой-то маленький пакетик и отступил внутрь жилья, в тень.
— Ты хозяин? — спросил побледневшего Стаса сухой коричневолицый лейтенант.
— Ну, я, — старался соблюсти видимость достоинства подросток.
— Почему нарушаем?
— А что мы сделали?
— Тебе известно, что после 23 часов прослушивание громкой музыки является нарушением? Людям на работу завтра, а ты спать мешаешь! Документы!
— Да все, мы не будем больше!
— Документы, я сказал!!
Позади лейтенанта разместился невысокий, но очень широкий в плечах сержант. Он презрительно оглядывал роскошную обстановку.
Тем временем Стас притащил паспорт.
— Так, несовершеннолетний, значит? И нетрезвый?
— Трезвый!
— Так, экспертиза установит, и если пил — маме с папой мало не покажется! Кстати, где родители?
— У друзей…
— Звони им, пусть едут!
— Они за городом.
— Тогда собирайся! Поедем в отделение!
— Да за что? Я все, выключил музыку, больше такого не повторится!
— Мне тебя силой тащить? Быстро, я сказал. Родители за тобой придут. И все прочие, готовим документы и собираемся!
Молодежь было загундосила, одна из девиц было вякнула — «у меня папка в прокуратуре работает», но лейтенант жестко, остервенело рявкнул:
— Быстро собрались!
Пока в прихожей началась толкотня, сержант ступил в квартиру, прошелся по комнатам. Потом, оглянувшись на толпу, незаметно сунул за пазуху едва початую высокую бутылку и еще одну — с «Дюшесом».
В отделении шла обычная работа — доставляли пьяных, кухонных и уличных скандалистов, те оправдывались, ругались или орали песни, пока не получали по почкам. Хрипели рации, лязгали решетки «обезьянника». Гостей Стаса отпустили, переписав данные их документов, самого его, уже в открытую ревущего, усадили возле решетки помещения для задержанных. Оттуда сразу раздался едкий говорок:
— Эй, фраерок, подмахни разок! — и камера заржала.
— Пельменев, сейчас ты мне подмахнешь, рот закрыл! — отозвался дежурный.
В это время в комнате отдыха сержант продемонстрировал лейтехе конфискат.
— Смотри-ка, не наша! Ме… та… ха какая-то.
— Сам ты «метаха», — беззлобно поддел его офицер и ударом кулака вскрыл «Дюшес», прижав крышку к краю крашенного желтой эмалью стола. — «Метакса» это. Греческий коньяк. Живут же, гады! Сопли еще зеленые, а уже — «Метакса». В армию бы его, так ведь не пойдет!
— Коньяк-то хороший? — не расставался сержант с бутылкой.
— После смены попробуешь, — и напиток отправился в тумбочку стола.
— Ты пил?
— Пил, — глотнул лимонада лейтенант и устало откинулся на спинку вышарканного дивана, — в Баграме.
Он замолчал и прикрыл воспаленные глаза. Неоновые лампы тускло освещали светло-коричневый пол с черными мазками, оставшимися от сапог и ботинок. Плотный задымленный воздух делал лица людей похожими на маски манекенов.
Утром следующего дня веселая алкоголичка Рая, отбывая последние сутки административного ареста, мыла пол в отделении. Приметив в мусорном ведре «чебурашку», быстро сунула ее в карман темно-синего рабочего халата.
***
И опять повторился круг воскрешения бутылки. В моечном цехе вместо той, что сокрушалась о судьбе сына, теперь стояла молодая, ярко-белая и сильно накрашенная девчонка. Вокруг нее появлялись грузчики со склада и другие заводские мужики. Притирались сзади и сбоку, заигрывали, шлепали по обтянутой джинсами попке. Девица визгливо хохотала и на все приставания отвечала только двумя фразами: «Тебе это надо?» или «Че, сдурел, что ли?».
Ее пожилая напарница, поджав синеватые губы, остервенело полоскала бутылки. С новой коллегой она не разговаривала. И постоянно вспоминала ту, с которой простояла в этом цехе без малого десять лет. Теперь от нее остался лишь могильный холмик, огражденный сваренной из арматурных прутьев оградкой, да памятник из тех же прутьев в виде башенки с железной красной звездочкой наверху. На памятнике с эмалевого портрета смотрела преображенная до неузнаваемости халтурщиком-гравером покойница. Ниже значилось — «Панютина Клавдия Федоровна. 30.11.1938 — 24.04.1984».
Умерла она после того судебного заседания, где затянутая в черное платье судья с маленькой, какой-то змеиной головкой огласила в конце чтения приговора: