Лейтенант пробормотал что-то сердитое и отвернулся. Мог бы и повежливее: ведь если бы не мы с Сашкой, никогда бы ему этого преступления не раскрыть.
Подошел запыхавшийся дядя Володя:
— Что случилось, товарищ лейтенант?
— Вот.
В руке лейтенанта блестела золотая гривна. Дядя Володя взял ее, бросил один только взгляд.
— Медная, — сказал он уверенно.
Лейтенант не удивился, спросил:
— Не ваша? Не та, что пропала?
— Нет. Та золотая.
— Может, ошиблись? Может, не золотая?
— Нет, не ошибся. Медь в земле окисляется, становится зеленой, а наша гривна блестела, как новенькая.
Дядя Володя снова осмотрел гривну, на этот раз очень тщательно.
— О! — воскликнул он. — Она же из нашего музея! Вот три зазубрины возле левого грифона, видите? Я их хорошо помню. Как она к вам попала?
— Пусть молодой человек расскажет. — Хмурый лейтенант головой показал на Мишу; тот стоял в стороне, глаза устремлены в степь, словно он и не слышит. — Как в таких условиях розыск проводить — не знаю! Работаю, ночи не сплю, а тут путаются под ногами, вспугивают преступников.
— Кто вспугивает? — спросил дядя Володя.
— Да весь ваш лагерь! И этот, — кивнул он на Мишу. — И этот комар тоже, — кивнул на меня.
А про Сашку он забыл? Сашка не вспугивает, да? Сашка ни в чем не виноват, да? Ведь если говорить по-справедливости, всю историю с Мишей затеял не я, а Сашка. Он прибежал ко мне сегодня утром…
Нет, пусть Сашка сам скажет!
Где он? Я осмотрелся. Сашки нигде не было. Сбежал! И когда он только успел?
Лейтенант сел в машину, захлопнул с треском дверь. Газик, сердито фыркнув и плюнув в меня клубом сизого дыма, покатил в сторону дороги.
Я исподлобья взглянул на дядю Володю. Сейчас начнется! Сейчас он мне даст!
Но дяде Володе было не до меня. Разозленный и негодующий, он наступал на Мишу:
— Как вы добыли гривну из музея?
— Послал маме письмо с Яскажуком, — Миша отвечал нехотя. — Он как раз уезжал в город, и я попросил привезти.
— В письме вы просили гривну для себя? — У дяди Володи губы сжаты, на скулах ходят желваки — я впервые видел его таким. — Для себя? Отвечайте!
— Н-не совсем, — выдавил Миша. — Владимир Антонович, ну что вы…
— Не виляйте! Говорите прямо!
— Ну, написал, что вы просите, что вам нужно сравнить гривны… Но я ведь только хотел…
— Я же вам запретил! Запретил категорически! Почему вы все-таки написали?
Миша молчал.
— Вытурить его в шею из лагеря, и дело с концом! — предложил кто-то из студентов.
— Сам не работает и нам мешает, — поддержали другие.
— Владимир Антонович, — заговорил Миша, — я сейчас вам все объясню.
— Хорошо, — сказал дядя Володя. — Хорошо, но только не мне одному — всем! Слава, соберите вече.
Вече — так назывались в лагере общие собрания, на которых решались все важные вопросы нашей жизни: на что расходовать общие деньги, изменить ли распорядок дня, ходить ли по вечерам в деревню на танцы.
Слава пять раз стукнул молотком по рельсу, подвешенному на дереве в центре лагеря.
Студенты уселись в круг. Я тоже пристроился, только сзади, с самого края, подальше от дяди Володи. Мой опыт подсказывал, что не следует сейчас попадаться ему на глаза.
Дядя Володя встал.
— Уважаемое вече! — сказал он. — После пропажи гривны Миша обращался ко мне, предлагал своими силами начать розыск вора. Я не согласился. Более того, я запретил. Не наше это дело. Мы археологи, а не работники следственных органов. А теперь он пусть сам расскажет, что было дальше.
Встал Миша.
— На середину! На середину выходи! — закричали студенты.
Миша вышел в круг и поклонился всем в пояс:
— Ой вы гой еси, добры молодцы…
— Не паясничай, а то накостыляем! — раздались крики.
— Тогда пусть сначала малец смоется отсюда. — Миша пальцем показал на меня. — Он во всем виноват, смотреть на него не могу.
Снова поднялся дядя Володя.
— Уважаемое вече, разрешите высказать мое мнение. Толя виноват во всем этом деле не больше, а гораздо меньше Миши. Я за то, чтобы оставить. Но решают пусть все.
Я трепеща ждал, что скажут студенты. И надо же! Первой слово попросила Козлик. Ну, все, думаю. Сейчас она начнет: «Было бы непедагогично…»
И она начала:
— Было бы непедагогично, с точки зрения воспитания Миши, удалять Толика. Что получается, товарищи? Получается, что Толика Миша стесняется. Толика стесняется, а нас нет?
Пошли смешки. Я воспрянул духом. И когда Слава, председатель вече, провел голосование, получилось, что почти все за меня.
Я сразу перебрался вперед и, назло Мише, уселся прямо перед его носом. Он пыхтел, грозно таращил глаза. Но очень я теперь его боялся!
— Рассказывай, Миша!
— Сначала один вопрос к вам, уважаемые товарищи вечисты… Или мне, как подсудимому, нужно называть вас граждане? Итак, граждане, кого вы подозреваете в краже золотой гривны? Отвечаю сам: судя по устной анкете, которую я провел, большинство считает причастным к краже бульдозериста… Фамилию не называю, здесь, среди нас, сидят могучие трепачи, — пустил Миша в меня отравленную стрелу. — Но… не пойман, не вор. Надо еще поймать. А кто поймает? Уж не тот ли пинкертон с фуражкой на макушке? И я предложил Владимиру Антоновичу свой план.
— Холмс контра Пинкертон, — пробасил Слава.
— Не мешай! — зашикали на него со всех сторон.
— Итак, мой план, — продолжал Миша. — Его основная идея: изобличение преступников руками самих преступников. Помните, в «Двенадцати стульях»: спасение утопающих есть дело рук самих утопающих. Золотую гривну воры, разумеется, дома не держат — где-нибудь в тайнике. Но если они увидят эту свою спрятанную-перепрятанную гривну в чужих руках? Не кинутся ли они к тайнику, проверять, на месте ли их сокровище?
— Ловко! — воскликнул кто-то.
— Вот! — Миша, ободренный поддержкой, гордо выпятил грудь. — Я раздобыл точно такую же гривну в музее. Признаюсь, вопреки воле Владимира Антоновича, за что приношу ему свои глубочайшие извинения; весь мой расчет был на победу, а победителей не судят… И вот я отправился на базар в Большие Катки торговать гривной перед глазами уважаемой супруги бульдозериста, которая, конечно же, не может не знать о тайных делах своего мужа. Прицел таков: она видит гривну, бросается к своему тайнику, где мы ее и настигаем… Но из-за вторжения чужеродных тел…
— Миша горестно развел руками, — вместо желаемого эффекта…
— Мишу тащат в милицию, — закончил за него Слава.
— Увы, это правда. И все из-за мальков, — Миша кинул на меня свирепый взгляд.
— Великий Шерлок Холмс попадает в сети, расставленные гением преступного мира доктором Мориэрти, — снова подал голос Слава. — Ирония судьбы!
— И все-таки мне непонятно, — сказала Вера.
Миша галантно улыбнулся:
— Это меня не удивляет.
— Перестань хамить… — отмахнулась от него Вера. — Предположим, жена бульдозериста действительно помчалась бы на машине в Малые Катки к своему тайнику. Как бы ты угнался за ней?
— Мне не надо было гнаться. У меня здесь был свой человек с четкой задачей.
— Верно! — подпрыгнул Слава. — У каждого Шерлока Холмса должен быть свой доктор Ватсон. — Где ты, доктор Ватсон, отзовись!
— Здесь я! — услышали мы писклявый голосок.
Встал маленький юркий студент. Гадалкин — так звали его в лагере, но это не фамилия, а прозвище. Он всегда ходил с колодой засаленных потрепанных карт и навязывался ко всем со своими предсказаниями прошлого, настоящего и будущего. Мне он тоже гадал, и я поразился, как он точно сказал все, про нашу семью, про мой класс и даже про мои схватки с Катькой. А потом я узнал, что он предварительно выспросил обо всем у дяди Володи. Так он делал и со студентками: выведает стороной всякие подробности их жизни, а потом гадает под восторженный визг и общее удивление.