— Не царем, а императором, — поправила девушка.
— Какая разница? — я торжествовал. — Даже само слово «царь» сделалось из слова «Цезарь».
— О, да ты отрок образованный! Пойдем к хранилищу, покажу кое-что.
Голый повел меня к одной из палаток. Возле нее стоял большой сундук. Я его сразу узнал. Он валялся у нас в сарайчике, и мама хранила в нем всякую ерунду: сношенные ботинки, мои сломанные игрушки. Потом дядя Володя увидел его, когда помогал папе колоть дрова, и выпросил. И теперь этот облезлый сундук возведен в высокий чин хранилища.
— Вот, смотри! — голый снял замок и откинул крышку.
В сундуке стояли три старых, потрескавшихся глиняных горшка. Один большой, кривобокий, два поменьше, с ровными боками. Между горшками лежали, аккуратно сложенные, черепки, таких же глиняных горшков.
И решил, что голый меня снова разыгрывает, и сказал насмешливо:
— Да, богато!
— Ты, малявка! — он рассердился, кажется, по-настоящему. — Ну-ка, встать! Руки по швам!.. Этим горшкам шесть тысяч лет, понимаешь! Шесть тысяч! Вся Европа еще жрала сырое мясо, а из этих горшков уже ели вареное. Древний Египет еще только раздумывал, стоит или не стоит начинать свою историю, а здесь уже жили мыслители и художники. Ты посмотри, какие богатейшие орнаменты. Видишь?
Я присмотрелся, но не увидел на горшках ничего, кроме выдавленных черточек и кружков. Подумаешь, богатство! А вот у голого за очками восторженно блестели глаза.
— За четыре тысячи лет до твоего Гая Юлия Цезаря! За шесть тысяч лет до Вячеслава Самоварова!
Я чуть было снова не попался и не спросил, кто такой Вячеслав Самоваров. Но меня опередила девушка. Она скомандовала:
— Слава, за водой!
Ах, он Слава? Тогда все ясно!
— Да погоди же, Козлик… Дай объяснить человеку.
— Нет, ты пойдешь сейчас за водой. За весь день принес всего два ведра. Ребята вот-вот вернутся с раскопок, а бак совершенно пустой.
— Гм… Пошли, отрок, поговорим по дороге.
— Не ходи! — остановила меня, девушка.
— Но почему, Козлик?
— Потому, что ты лодырь! Тебе бы только взвалить на чьи-нибудь плечи.
— Ах, так!..
Через минуту, громыхая ведрами, Слава несся по тропинке в сторону домов. За ним, опустив свой сосисочный хвост и опасливо косясь в мою сторону, трусила подлая собачонка.
— Почему он вас так зовет? — спросил я девушку.
— Козлик? — она рассмеялась. — У меня фамилия такая — Козлова. А имя — Вера.
— А что? Очень хорошее имя.
— Ну, зови Верой, если тебе так больше нравится. Но только на «ты».
— Так вы же… ты… старше…
— Подумаешь, на какие-нибудь шесть-семь лет. Это только сейчас заметно. А лет через сто — никакой разницы. Ну скажи: сто три или сто десять — не все ли равно?
Забавно!.. Я попытался представить ее и себя через сто лет — и не смог. Наверное, такие вот старички, как сегодня в машине. Иди разбери, кто старше, кто младше. А может, к тому времени выдумывают уже таблетки от старости и вообще никаких стариков не будет.
Слава принес два полных ведра, вылил в бак.
— Хватит… Куда ты?
Он не ответил, ушел снова, сопровождаемый собачонкой — она не отставала от него ни на шаг.
— Теперь будет таскать, пока весь бак не наполнит, — смеялась Вера. — Заядлый!
С Верой просто. Не надо быть все время настороже и гадать: разыгрывают тебя или нет. Пока Слава таскал воду, она рассказала мне, как экспедиция ехала сюда на двух грузовиках, как устраивались на новом месте.
Вот где я по-настоящему пожалел о своей ангине! У них столько было всяких приключений. И колесо у машины по дороге спустило, и автоинспектор их останавливал. А потом, уже здесь, на месте, только начали ставить палатки — и дождь. Ночевали в одной большой палатке все двадцать человек. А еще печь складывали — кирпич тащили ночью со стройки. А еще стенгазету выпустили со смешным таким названием: «Неандертальские новости»…
Как не вовремя я заболел! Теперь уже, конечно, не так интересно. Теперь у них все устроено: и столовая есть, и даже душ — старая бочка из-под бензина с продырявленным дном.
Слава наносил уже почти полный бак воды и отправился за последними двумя ведрами, когда вдруг я услышал далекое пение. По полю в нашу сторону двигалось много людей.
— Наши идут с раскопок. Чай надо ставить. — Вера побежала к печке и стала раздувать огонь.
Я прислушался. Мотив, кажется, знакомый.
— Что они поют?
— «Едут, едут по Берлину наши казаки»… Значит, нашли что-то, несут.
— А если бы не нашли?
— Тогда бы пели «Снова замерло все до рассвета». Это наши условные сигналы…
Первыми вбежали в лагерь деревенские мальчишки разных калибров: от писклявых малышей до нескладных здоровенных ребят с бритыми наголо головами — позднее я узнал, что здесь, в клубе, крутили недавно фильм «Шайка бритоголовых». Мальчишки все тащили что-нибудь, кто рейку, кто лопату, кто лом.
Потом появились сами археологи, парни и девушки. Позади всех, тоже окруженные ребятней, как акулы стаей лоцманов, торжественно вышагивали двое в соломенных шляпах. На вытянутых руках они несли, осторожно, как драгоценность какую-нибудь, по глиняному горшку.
Опять горшки! Неужели горшки — это все, что они здесь находят? А где же воинские доспехи? Где копья и кинжалы? Где золотые украшения?
Я уже не говорю о каких-нибудь необычных находках. Остов космического корабля, прилетевшего на нашу землю с другой планеты, когда еще здесь людей не было. Или гигантский скелет бронтозавра метров двадцать длиной.
Поздно вечером, — все уже поужинали, — вернулся с почты дядя Володя. Его, оказывается, вызывали из музея, а он думал, что звонит мой папа, хочет сообщить, почему я не приехал.
Я спросил, у него:
— Золото разве мы не будем искать?
— Да ведь мы, Толюха, не золотоискатели, мы археологи, золото не ищем. Попадется — возьмем, в земле не оставим. Нет — тоже не беда. А горшки разве тебе не понравились?
Я честно признался, что нет. Если бы они хоть покрасивее были. Он произнес «м-да!» и спросил совсем некстати:
— Марки почтовые собираешь?
— У меня уже три тысячи.
— Вот дадут тебе старенькую, серенькую марочку, скажем, Англию какого-нибудь восемьсот пятьдесят третьего года…
— Ого!
— …и Англию новенькую, яркую, красочную, пальчики оближешь. И скажут: выбирай! Какую возьмешь?
— Что вы, дядя Володя! — я рассмеялся. — Конечно, старую. Она же редкость. А новых — их сколько хочешь!
— Вот и у археологов так. Мы не клады ищем, не золото, не алмазы, мы ищем свидетелей древней жизни. Чем древнее, тем важнее, тем интереснее для нас. И эти неказистые горшки я не сменяю ни на какое золото более поздних времен. Понял теперь?
И все-таки он меня не убедил!
— А что, в древних могилах золото разве не попадается?
— Случается. Серьги, украшения всякие…
Вот я их и найду! Начну копать — и найду. Тогда посмотрим, что дядя Володя скажет: интереснее золото, чем какие-то глиняные горшки, или не интереснее!
Давно уже стемнело. Мы сидели вокруг костра. Пацаны притащили из деревни аккордеон, археологи пели под него разные песни. Про любовь, про всякие там страданья мне не понравились. Зато одна древняя песня — очень. Смешная такая:
И дальше — как они вдвоем сжевали целый хобот мамонта. Вот аппетиты были, в древнее время! А Вера со Славой удивлялись, когда я миску каши с добавкой умял!
Вера сидела рядом со мной и тоже пела. Славу я не видел, — он был где-то сзади, — но зато очень хорошо слышал, как он хлопал себя ладонью: с темнотой комаров стало еще больше.
Спать дядя Володя взял меня в свою палатку. Я залез в спальный мешок, он задернул молнию до самого моего носа — и готово.
— Дядя Володя, — спросил я, — почему Слава все время ходит голый?
— А как по-твоему?
— Загорает?
— Ночью? — хмыкнул дядя Володя.