– Вышвырнули, как собаку! – произнес он вслух и, зачерпнув горсть снега, потер им лоб.
«Пойти разве к Ланге? Надо думать, он поможет… Или хоть совет какой-нибудь даст».
В переулке у Рыночной площади было черно от народа. Снег был затоптан и порыжел. Каспер поднял голову. На высоком шесте над Сукенницами ветер трепал петушиное перо на шапке.
– Шапка на шесте – значит, базарный день! – пробормотал Каспер с досадой. – Эх, неудача! Так и знай, что встретишь знакомых… Не дело студенту в такие часы шататься по городу – сейчас же пойдут расспросы: да что случилось, да почему не в университете?
Свернув с площади в узенький, почти занесенный снегом переулок, Каспер поднялся затем на Королевский мост, потом спустился к Клепажу – ближайшему краковскому предместью.
Однако и здесь он опасался встретиться со знакомыми и жался к оградам загородных фольварков, недавно выстроенных устремившейся в столицу шляхтой. Вот сюда же мечтала переехать ради устройства дочки и пани Суходольская, мать Збышка. Как же, девочка подрастает, а в деревне женихов не ахти как много! Однако пану Вацлаву удалось переубедить жену. «Если и переезжать, то не в Краков, а в Гданьск: в Кракове уж больно распущенный и избалованный народ. Найдется и в Гданьске для девочки жених».
Несмотря на мрачное настроение, юноша не мог не улыбнуться, вспомнив ясные глазенки маленькой Вандзи. «Вот так невеста!»
Опомнился он, только миновав городские ворота. В низине перед ним белели занесенные снегом крыши домов, между ними чернел шпиль колокольни.
А слева к берегу тускло синевшей Вислы в беспорядке сбегали домишки огородников, рыбаков, бочаров, кузнецов и кожевенников – многочисленного небогатого трудового люда предместья.
«Эге, Стародом уже! Эдак я, пожалуй, берегом Вислы до Сандомира доберусь», – подумал Каспер и повернул обратно.
Разглядев над придорожной харчевней на раскачиваемой ветром вывеске кабанью голову, бедный изгнанник вдруг почувствовал, до чего же он голоден. Сунув руку в карман, Каспер нащупал холодные монетки и свернул уже было к трактиру, как вдруг испуганно отшатнулся.
«Вуек! Этого еще не хватало! Да не один!»
Постояв за углом, Каспер дождался, пока боцман и высокий человек в богатом плаще, выйдя во двор, свернули к конюшне. До студента долетели обрывки разговора, но он прислушиваться не стал. Убедившись, что пан Конопка не может его увидеть, Каспер, подгоняемый дувшим ему в спину ветром, зашагал по дороге.
Окончательно продрогший и промерзший юноша наконец в сумерках очутился у дверей профессора Ланге. С тяжелым сердцем взялся он за бронзовый молоток.
– Да будет прославлен господь наш пан Езус! – произнес он обычную фразу приветствия.
– Во веки веков, аминь, – ответила служанка, принимая у него плащ. – Господин доктор у себя в комнате.
Справа тихо скрипнула дверь, и заплаканное девичье лицо выглянуло в сени.
– Каспер, Каспер, – зашептала Митта, – отцу уже все сообщили… Ах, зачем ты так плохо поступил с ним, Каспер!
– Митта, выслушай меня! – умоляюще глядя в голубые, полные слез глаза, сказал Каспер. – Я объясню тебе…
– Тсс! Ради бога, тише! Отец запретил мне с тобой видеться, но я никогда тебя не разлюблю и не забуду!
Хлопнула дверь. Каспер остался один.
– Панич Каспер, – огорченно сказала старая служанка, снова появляясь в прихожей, – господин профессор велел тебе сказать, что его нет дома… Что с сегодняшнего дня его никогда для тебя не будет дома!
Однако профессору Ланге это, очевидно, показалось недостаточным. Вслед за служанкой он немедленно выбежал в сени.
– И после всего, что произошло, ты еще осмеливаешься вламываться ко мне в дом? – срываясь на резкий фальцет, кричал он. – И это мой ученик Каспер, на которого я возлагал столько надежд! Ты оказался ничтожным невеждой, ничтожным и неблагодарным! И это сын доблестного капитана Берната! – Красивое лицо профессора пошло красными пятнами, и сейчас в нем нельзя было подметить и тени сходства с нежной и прекрасной Миттой.
– Но, пан доктор, разве уж такой непростительный грех – желание утвердиться в истине путем сравнения двух противоречивых учений? Сомнения, которые бродят сейчас в головах…
– Молчать! – гаркнул Ланге. – Сомневаются только выученики итальянских вольнодумцев да недоучки вроде Каспера Берната! Уважаемый отец Кристофор мне все поведал!
– Но, пан доктор…
– Довольно! Пусть бывший студент Бернат забудет дорогу к моему дому. Пусть он забудет, что когда-то был знаком с моей дочерью! Вон! – Остановившись в дверях, Ланге многозначительно добавил: – Последний совет моему бывшему ученику: он сделает непоправимую глупость, если останется хотя бы ненадолго в Кракове!
Каспер понял его. Так… Юноша провел рукой по лбу, голова горела, ноги подкашивались. Искренне ли говорит Ланге или им руководит желание разлучить Каспера с Миттой? Но тут студенту на ум пришли возмущенные возгласы отцов референдариев… Нет, пожалуй, надо внять словам профессора…
Было совсем темно, когда Каспер добрался до дома педеля Кристофора. В комнате студентов света не было, и Бернат вздохнул с облегчением – все, очевидно, уже улеглись. Однако, шагнув через порог темной каморки, изгнанник понял, что товарищи дожидаются его. Никто не сказал ему ни слова, но осторожный шорох, сдерживаемое дыхание, скрип скамей подсказали ему, что здесь и не думают о сне.
Каспер, не раздеваясь, устало повалился на свое ложе. Снова молчание. Ну ладно, теперь нужно закрыть глаза и постараться уснуть.
Вдруг чья-то рука набросила ему на ноги теплый плащ. Юноша молча закутался и повернулся к стене. Что делать? Вернуться в Гданьск к отчиму? Это принесет только лишние испытания его бедной матери… Эх, жалко, что уезжает Вуек!
Во рту у юноши пересохло. Спустив ноги со скамьи, он, держась стенки, ощупью направился к кадке. Зачерпнув ковшом ледяную воду, Каспер вдруг вздрогнул от неожиданности: чьи-то пальцы крепко сжали его руку.
– Жердь, ты? – спросил он наугад.
Отозвался не Збигнев, а Стах Когут.
– Мы всё знаем, рыжий ты дурачок, – пробормотал Сташек ласково. – Где ты был? Отец ректор уже успел выставить из своего кабинета нашу делегацию… Мы просили не изгонять тебя из университета. И, можешь себе представить, кто лучше всего произнес речь по-латыни в твою защиту? Ян Склембинский! Ей-богу, Ясь-Сорока! Выпалил все, что думал, но, как шли мы обратно, он чуть не плакал с перепугу… А отец Фаустин – тот и вправду всплакнул… Говорил, что мы твоей подметки не стоим…
– А это, пожалуй, и правда, – ответил из темноты голос Збигнева. – Ну, хватит в прятки играть. – Зажигай свечи, Генрих!
Кресало ударило о кремень, вспыхнул слабый, колеблющийся огонек свечи, озарив бледные, усталые лица четырех товарищей.
– Ты все взял на себя, Каспер, я тебе этого ввек не забуду, – с чувством сказал Збигнев. – Ты настоящий шляхтич и друг!
– Что я взял на себя? – обозлился Каспер. – Кто спьяну набросился на этого чертова педеля? Я! Кто первый завел разговор о Копернике? Я! Так о чем же тут может быть речь?! Наш уважаемый декан на уроках логики учил нас смотреть в корень вещей, вот я и смотрел в самый корень. Если бы не Вуек с его рассказами, если бы не я с провозглашением здравицы в честь Миколая Коперника, если бы не педель с его наушничеством, спали бы мы сейчас все мертвым сном и не думали бы ни о каких бедах. Или скажу иначе: не случись со мной этого несчастья, я, может, еще года четыре корпел бы над астрономическими таблицами, да пел бы на клиросе, да со всеми студентами устраивал бы нападения на купеческие обозы под рождество да под пасху… А сейчас я вольный человек, захочу – поеду в Гданьск к матери, захочу – наймусь матросом к немцам или итальянцам, если поляки не захотят меня брать… А то пойду по деревням, по фольваркам составлять гороскопы. Я делаю это не так хорошо, как ты, Збышек, но кое-чему и я у профессора Ланге научился.
– А Митта? – спросил Збигнев строго.
Каспер почувствовал, как что-то сжало его горло. «Неужели расплачусь?» – подумал он с испугом.