Однако с возрастом (тут Говард проявил нехарактерный для авторов фэнтези «психологический реализм») Конан существенно меняется. Захватив трон ради своих амбиций, «узурпатор» постепенно проникается подлинной ответственностью за судьбу страны и правит справедливо, снижая налоговое бремя и заботясь о безопасности подданных. Иными словами, несмотря на фрагментарность творчества Говарда, герой претерпевает вполне очевидные метаморфозы: от свирепого дикого юнца, наводящего страх на дно «города воров», – до умудренного жизнью полководца и монарха.
В творчестве последователей Конан претерпевал самые разные метаморфозы, сохраняя только внешние приметы оригинала: необычную внешность (сочетание смуглой кожи и черных волос с синими глазами), исполинскую физическую силу и виртуозное мастерство в обращении с оружием, присловье «клянусь Кромом» да большую любовь к женскому полу. В остальном же, в зависимости от в´идения новым автором, варвар превращался то в рыцаря-паладина, сражающегося с потусторонним злом, то в лишенного чести и совести проходимца с замашками, напоминающими современных преступников, то в комического недотепу, наделенного невероятной физической силой при весьма скудном интеллекте, а то и вовсе в без пяти минут современного интеллектуала, склонного между кровавыми сражениями предаваться размышлениям о природе насилия.
Рожденный почти столетие назад воин-киммериец давно уже перестал быть только литературным героем – теперь Конана можно встретить в комиксах и в кино, в компьютерных играх и даже в анекдотах. Не каждому герою так везет, как бы того ни хотелось авторам. Должно быть, Конан проживает жизнь, которой был лишен его творец, настоящий повелитель фэнтези и создатель миров Роберт Ирвин Говард.
И родится ведьма
1. Алый полумесяц
Тарамис, королева Хаурана, очнулась от липкого ночного кошмара. Вокруг царила тишина, напоминавшая скорее безмолвную и гнетущую неподвижность мрачных катакомб, нежели умиротворенный покой спящего дворца. Она лежала, глядя в темноту и спрашивая себя, отчего погасли свечи в золотых канделябрах. Россыпь звезд виднелась в окне с позолоченным переплетом, но их слабый свет не проникал внутрь опочивальни. Однако вдруг Тарамис заметила, как в темноте перед ней возникло тусклое свечение. Она смотрела на него, растерянная и ошеломленная. А оно становилось все ярче, постепенно растекаясь и заливая мертвенно-бледным жутким светом противоположную стену, задрапированную темным атласом. У Тарамис перехватило дыхание. Девушка с трудом села на ложе. И вот в круге света появился темный силуэт – голова человека.
Охваченная внезапной паникой, королева уже открыла рот, чтобы крикнуть, но тут же взяла себя в руки. Свет разгорелся еще ярче, и голова стала видна яснее. Это была голова женщины, небольшая, правильной формы, изящная, гордо вскинутая и увенчанная роскошной гривой блестящих черных волос. Пока Тарамис смотрела на нее, на лице проступили отчетливые черты – и крик замер у королевы на губах. Лицо было ее собственным! Королеве показалось, что она смотрит в зеркало, которое едва заметно исказило ее отражение: в глазах появился свирепый блеск, а в изгибе губ – кровожадная мстительность.
– Иштар! – ахнула Тарамис. – Меня околдовали!
И вдруг жуткий призрак заговорил, и голос его сочился сладким ядом:
– Околдовали? Нет, дражайшая сестричка. Тут нет никакого колдовства.
– Сестричка? – запинаясь, переспросила ошеломленная девушка. – Но у меня нет сестры.
– У тебя никогда не было сестры? – прозвучал мелодичный насмешливо-ядовитый голос. – Не было сестры-близнеца с кожей такой же мягкой, как у тебя, созданной для ласк или боли?
– Когда-то у меня была сестра, – ответила Тарамис, по-прежнему уверенная в том, что спит и ей снится кошмар. – Но она умерла.
Черты прекрасного лица во тьме исказила ярость; выражение его иначе как дьявольским и назвать было нельзя, так что Тарамис испуганно отпрянула, всерьез ожидая, что черные кудри надо лбом слоновой кости вот-вот превратятся в шипящих змей.