Явление это довольно редкое, но хорошо известное медицине и, видимо, передается по наследству. Я до сих пор не ношу очки, хотя, чтобы прочесть своим близоруким глазом печатный текст, мне приходится наклоняться к листу бумаги как можно ближе. Конечно, я не отдаю себе отчета в том, какой именно глаз «трудится» в данный момент. Позже, уже в Мэдисоне, доктор сказал мне, что такое зрение имеет свои преимущества перед нормальным, т. к. оно позволяет глазам поочередно отдыхать. Иногда я задумываюсь над тем, могла ли эта особенность зрения, повлиявшая на мою манеру читать, воздействовать и на склад моего ума.
Размышляя о том, когда и как я вдруг стал интересоваться наукой, я всегда вспоминаю одну популярную книгу по астрономии, а точнее, некоторые иллюстрации из нее. Это был учебник «Астрономия неподвижных звезд» («Astronomy of Fixed Stars») Мартина Эрнста, профессора астрономии из университета Львова. В нем я увидел репродукцию портрета Исаака Ньютона. В то время мне было девять или десять лет — возраст, в котором ребенок еще не способен сознательно оценить привлекательность лица. Однако я хорошо помню, что этот портрет показался мне необыкновенно красивым, особенно глаза. Он сочетал в себе физическую привлекательность и некую таинственность, исходящую от лица. Позднее я узнал, что автором этого портрета Ньютона в молодости, с волосами до плеч и в рубашке с открытым воротом, был художник Г. Неллер.
На других хорошо запомнившихся мне рисунках были изображены кольца Сатурна и пояса Юпитера. Рисунки эти вызывали во мне чувство удивления, аромат которого сложно описать, поскольку он иногда ассоциируется с впечатлениями невизуального происхождения, подобными чувству, внушаемому изысканным примером научного рассуждения. Это ощущение появляется время от времени на протяжении всей жизни так же, как знакомый аромат, который чувствуешь временами. И вместе с этим ароматом приходят сопутствующие ему воспоминания детства или юности.
Сегодня, когда я читаю описания астрономических явлений, ко мне возвращаются эти зрительные воспоминания. Они приходят, сопровождаемые чувством ностальгии (не меланхоличным, но, напротив, очень приятным), и тогда во мне начинают созревать какие-то новые идеи или внезапно появляется желание с новой энергией предаться умственному труду.
Мой интерес к астрономии достиг высшей своей точки, когда мой дядя Шимон Улам подарил мне маленький телескоп. Я испытал тогда незабываемые эмоции. Это был рефрактор с двухдюймовым объективом и медной или бронзовой трубой.
С тех пор, стоит мне увидеть в антикварном магазине инструменты подобного рода, как мною овладевает ностальгия, и, по прошествии всех этих десятилетий, мне вновь хочется быть в курсе новых открытий и современных проблем астрономии.
В то время меня притягивало все непонятное, например, я очень интересовался вопросом уменьшения периода обращения кометы Энке. Давно уже было установлено, что каким-то загадочным образом трехлетний период обращения этой кометы вокруг Солнца неравномерно уменьшается. Астрономы девятнадцатого века пытались объяснить это явление воздействием сил трения или присутствием в пространстве какого-то нового невидимого тела. Меня очень взволновало то, что никто не знал точного ответа. Я стал задумываться над тем, может ли знаменатель г2 в ньютоновой формуле всемирного тяготения быть не совсем точным, и начал прикидывать, как изменится период обращения кометы при различных значениях расстояния, если степень слегка отличается от двойки. Эта была весьма любопытная умственная попытка — ведь тогда я пытался произвести вычисления, руководствуясь скорее своим внутренним чутьем в совокупности с рассуждением, чем оперируя числами и символами.
Ни одна из звезд не могла удивить меня своей величиной. Тогда уже были рассчитаны параллаксы многих звезд, Бетельгейзе и Антарес считались намного больше Солнца (хотя точных данных по этому поводу не было), были известны расстояния до них. Я выучил названия созвездий, арабские названия некоторых звезд, расстояния от Земли до этих звезд и значения их светимости. Я также знал двойные звезды.
По сравнению с замечательной книгой Эрнста, другая книга, которая называлась «Планеты и условия жизни на них» («Planets and the Conditions of Life on Them»), была несколько необычной. Постепенно я пополнил свою библиотеку до восьми или десяти книжек по астрономии, в числе которых была замечательная книга Ньюкома — Энгельмана «Астрономия» на немецком языке. В довершении всего, правило Тициуса-Боде, позволяющее определить расстояние от планет до Солнца, внушило мне такой энтузиазм, что я решил стать астрономом или физиком. Одну из своих тетрадей я так и подписал: «С.Улам, астроном, физик и математик». Мне было тогда одиннадцать. С тех пор меня никогда не покидала любовь к астрономии. Думаю, что она была одной из тех тропинок, что привели меня в математику.