В школе я стал быстро развиваться не только телесно, но и умственно, но моя школьная карьера скоро окончилась, и знаете чем? Тем, внучки, что меня позорно из училища выгнали. Я вам должен рассказать, как это случилось.
Петерсфильд считался всегда одной из самых главных твердынь английской Церкви. Противники Церкви в городе были весьма немногочисленны. Дома принадлежали все ревностным церковникам, которые не пускали к себе пресвитериан и независимых. Городской викарий, по имени Пинфольд, пользовался поэтому в городе большим влиянием и властью. Держал себя Пинфольд важно и торжественно, противоречий не выносил и воспламенялся весьма быстро.
Мирным городским жителям викарий сумел внушить к своей особе уважение и немалый страх. Я точно вчера видел Пинфольда, так хорошо я запомнил его наружность. Нос у него был крючковатый, напоминающий птичий клюв, живот толстый, выдающийся вперед, а ноги кривые, согнутые. Глядя на эти ноги, я жалел их. Бедные ноги! Трудно вам таскать этот груз всяческой учености, который на вас взвалили.
Ходил викарий, вытянув вперед правую руку, в которой носил палку с железным наконечником. Этой палкой он стучал по камням. Если викарий встречал кого-нибудь, он останавливался и ждал, чтобы прохожий снял шапку и отдал подобающую его высокому званию честь. Сам же на поклоны не находил нужным отвечать и делал исключение только для богатых прихожан. Если находился смельчак, не поклонившийся при встрече викарию, он бросался за ним в погоню, размахивая палкой; догнав дерзкого, он начинал требовать, чтобы тот снял шапку.
Мы, мальчишки, не любили викария; Завидев его еще издали, мы улепетывали от него, как цыплята от старого индюка. Наш добрый учитель тоже недолюбливал его. Бывало, завидит его величественную фигуру и спешит своротить в переулок.
Этот гордый поп любил узнавать все самые мельчайшие подробности о людях, живших в его приходе. Узнав, что я сын независимого, он явился к мистеру Чиллингфуту и начал порицать его за то, что он принял в школу еретика. Меня удалили бы из школы, если бы Пинфольд не узнал, что моя мать усердная церковница. Узнав об этом, он смиловался и позволил, чтобы я остался в школе. .
В другом конце города была другая большая школа для приходящих. Между нами и этой школой господствовала вечная вражда. Никто не знал, когда и по какому случаю началась эта война, но враждебные отношения не прекращались, Между питомцами враждующих школ происходили сражения. Воюющие стороны делали вылазки и устраивали засады. Иногда доходило до чрезвычайно ожесточенных драк.
Случаи членовредительства, однако, отсутствовали. Большей частью ограничивались перестрелками, причем зимой оружием служили комки снега, а летом - земля или еловые шишки. При рукопашных схватках синяки под глазами и кроаь из носа, но это, конечно, пустяки.
Наши враги превосходили нас числом, но зато мы, пансионеры, были сплочены и дружны, и потом у нас было место для отступления - наша школа. Что .касается наших противников, они жили в частных домах, были рассеяны по всему городу, и сборного пункта у них не было.
Посреди города протекала река, через которую были построены два моста. Река составляла как бы границу, отделявшую наши владения от неприятельских. Мальчик, перешедший мост, оказывался во вражеском стане.
В первом же сражении, которое произошло после поступления моего в школу мэстера Чиллингфута, мне удалось отличиться. Я вступил в единоборство с самым страшным из наших врагов и нанес ему такой сильный удар, что он шлепнулся наземь и унесен был нами с поля битвы в качестве военнопленного. Этот подвиг утвердил за мною славу великого воина, и скоро я стал признанным вождем наших сил. Даже старшие мне повиновались.
Эта удача страшно разожгла мою гордость, и я стал изо всех сил стараться доказать товарищам, что они не ошиблись, избрав меня своим начальником. Каждый день я придумывал хитрые и коварные планы, направленные к победе над нашими врагами.
Однажды зимой, вечером, нам дали знать, что наши враги, пользуясь ночной темнотой, хотят сделать на нас набег. Проникнуть на нашу сторону враги собирались стороной, через дощатый мостик, по которому редко кто ходил.
Мостик этот находился на выезде из города и состоял из одного широкого бревна, перекинутого через реку. Сделан был этот мостик для городских писцов, которые жили на окраине, и благодаря этому мостику путь их на службу значительно сокращался.
Мы решили спрятаться в кустах ту сторону реки и сделать на врагов неожиданное нападение в то время, как они станут переходить реку. Но дорогой я придумал новую хитрость. Такие хитрости, как я читал, употреблялись во время германских войн. Я сообщил о своих планах товарищам, и они возликовали. Мы захватили пилу мэстера Чиллингфута и направились к месту предполагаемого сражения.
Пришли к мостику. Там все было тихо и спокойно. Был холодный темный вечер, дело шло уже к рождеству. Врагов не было видно. Мы стали шепотом переговариваться о том, кто совершит смелый подвиг. Никто не решался. Я тогда с удовольствием взялся за дело сам. Надо уметь сделать то, что придумано, не правда ли? И кроме того, я был начальник и должен был быть впереди.
Взяв пилу, я добрался до середины моста и, сев верхом на бревно, принялся за работу.
Мне нужно было перепилить бревно на столько, чтобы оно могло выдержать тяжесть только одного человека. Но когда на это бревно заберутся наши враги, оно подломится под ними, и они полетят вниз в холодную, как лед, воду. Река в этом месте была неглубокая - всего два фута глубины. Опасности никакой, стало быть, не было - никто из наших врагов\ утонуть не мог, но зато они должны были принять холодную ванну и порядком напугаться.
Таков был мой план. Я имел в виду дать хороший урок неприятелю и отучить его от внезапных нападений. Что же касается меня, то этот подвиг утверждал бы за мною славу великого вождя.
Войско мое стояло за живой изгородью из кустов, и им командовал мой лейтенант Рувим Локарби, сын старого Джона Локарби, содержателя "Пшеничного снопа". Я сидел на бревне и энергично его перепиливал. Наконец бревно было перепилено почти до конца.
Совесть в порче собственности меня не упрекала. Плотничье ремесло я знал довольно хорошо и видел, что исправить мост можно не далее как в час времени.
Чувствуя, что бревно начало уже колебаться и оседать, я перестал пилить и, выкарабкавшись осторожно на берег, присоединился к товарищам и стал вместе с ними ждать приближения неприятелей.
Едва я успел спрятаться, как с той стороны реки послышались шаги. Кто-то по тропинке направлялся к мостику. Мы затаили дыхание, ибо были уверены, что это неприятельский лазутчик, посланный вперед. Это был, по-видимому, большой мальчик; он шел медленно и ступал тяжело. К шуму его шагов присоединялось какое-то звяканье, и мы никак не могли понять, что оно означает.
А шаги раздавались все громче и громче, и наконец на противоположном берегу в темноте ночи вырисовалась человеческая фигура. Человек остановился: вытянул вперед шею, ища мостика, и затем вступил на перепиленное мною бревно.
Только когда уже незнакомец вошел на мост и двинулся вперед, мы узнали кто это такой. Произошло поистине ужасное. Человек, которого мы приняли за передового разведчика неприятельских сил, оказывался не кем иным, как викарием Пинфольдом. Звяканье, которое мы слышали при его приближении к мосту, производилось его тростью с железным наконечником.
Пораженные неожиданностью, мы лишились голоса и решительно не имели времени предупредить Пинфольда о грозящей ему опасности. Мы сидели в кустах и наблюдали...