Рядом с домиком стояли все те же скамейки. Кильда присаживалась отдохнуть и посмотреть вдаль. Следующий пункт путешественницы – пещера в основании горы, которую уже прорубил Бетзим. Дама не решалась идти внутрь прохода. Она останавливалась и слушала, как редкие-редкие далекие удары кирки борются с камнем. Иногда они были чаще, иногда единичными. Но каждый стук придавал надежду, она довольная шла обратно в карету. Иногда она сразу ложилась спать, а порой к ней приходили странные раздумья: о жизни, её смысле и прочие философские поиски. Они вертелись порой несколько часов, но дама их не прогоняла, поскольку подобная пища для ума стала интересовать её в последнее время не меньше, чем раньше всякие приёмы у знатных лиц.
За полгода дама поняла, почему здесь не нужны драгоценности. Когда надо выжить и не сойти с ума, необходимы еда (которую дама находила по совету Бетзима в расщелинах горы) и надежда (которую Бетзим дарил ударами кирки). Еда и надежда. Кильда это прекрасно поняла и, можно сказать, обрела душевное спокойствие. Иногда она даже красила губы, когда собиралась с некоторыми жителями молча смотреть, как кроны, одетые в алмазные снежные шапки, торжественно сверкали на солнце, а ночью – под луной.
На выступе осталось десять человек. Один за другим люди исчезали, не говоря ни слова.
***
В ту ночь свет горел только в одном жилище. В том самом домике на краю выступа. Его единственное окно, из которого робко вылетал тусклый свет, выходило на лес. Из покатой крыши торчала бездымная труба. В домике жили Мун и его мама.
Мун был очень серьезным мальчиком со светлыми беспокойными глазами, едва заметными веснушками и всегда взъерошенными темными волосами. Однако серьезность и строгую морщинку на лбу, не свойственные его возрасту (Муну было почти тринадцать), мальчик приобрел, живя на выступе. В раннем детстве всё было по-другому. Он хоть и очень редко плакал, не требовал игрушек, но лишь научился ходить, топтал любую лужу, что попадется на пути, постоянно норовил куда-то убежать, и, в общем-то, всем своим поведением показывал, что будет из числа «хулиганистых», но при этом добрых молодых людей. Однако судьба Муна стала к нему безжалостно-неблагосклонной очень рано. В четыре года их с мамой покинул отец, и жить в королевстве Цепного шторма стало совсем трудно. Налоги в те времена повысили до половины зарплаты. Те свитера, которые мама вязала и продавала на рынке, уже не могли прокормить ее и Муна. Когда очередной ураган снес их дом, проживать пришлось в захолустье с мышами и тараканами. Мун и тогда не плакал и ничего не требовал с истерикой; лишь не отпускал мамину руку перед сном, когда она укрывала его лоскутным одеялом. Он тихонько засыпал, а мама уходила на кухню и, содрогаясь, рыдала, судорожно стуча спицами вывязывая новый свитер возле едва горевшей свечи.
Однажды все закончилось. Перед сном мама зашла проверить своего мальчика и увидела, как таракан приближается к его уху. Это было последней каплей, женщина не выдержала, и на следующее утро они стояли на вокзале со скромным багажом, выбирая, куда поехать. Но билеты на все рейсы были слишком дорогими.
Вдруг их подозвала кассирша из кассы, которая была закрыта по техническим причинам. Она осмотрелась и предложила маме и Муну билеты… до некой Ярмарки, о которой мама ничего не знала. Не слишком любезная кассирша тоже ничего не знала, лишь предупредила, что ей строго-настрого приказали отдать эти билеты, причем именно им. Поезд отходил через десять минут, и новоявленные пассажиры едва успели.
Поезд по дороге перевернулся, но мама с Муном выжили и кое-как добрались до выступа на скале, где Мун рос среди мертвой карусели и безмолвных жителей деревни. Отсутствие друзей и каких-либо собеседников сказались на его характере. Естественно, он вырос молчаливым и задумчивым. Но ни капли не злым. Научился быстро взрослеть, поскольку маме нужна была помощь в быту. И самое главное, сохранил теплое сердце и добрую душу. Таким вот был Мун. Мальчик с широко раскрытыми глазами.